Кто-то дал этой Вселенной плохую кислоту
Пиратское АУ
Общий сеттинг - компиляция из всего перечитанного и пересмотренного на пиратскую тему, от "Одиссеи капитана Блада" до "Пиратов Карибского моря", так что все условное по самое никуда. И никакой матчастину, почти, все вру на ходу.
Пейринг: м!Хоук/Андерс, конечно же. Уже почти.
Морские термины потырены отсюда
"Кровавый клинок"
СПН-фанаты! Если вам мерещится в тексте какой-то подъеб, знайте: он вам не мерещится!
Хотя сейчас я уже начинаю думать, что оно тихой сапой переросло в полноценный кроссовер.
Часть третья. Пират.После того боя – или, скорее, после того, как Андерс неделю не отходил от своих пациентов, умудрившись не дать подохнуть даже Клюву – его подозрения о том, что его вовсе не считали на «Клинке» чужаком, превратились в уверенность. Обыденные, едва заметные мелочи, стоило только приглядеться повнимательней, складывались в единую картину, очевидную и соразмерную, словно господень замысел.
Андерс привык откликаться на «эй, горец» так же, как Данкан отзывался на «писклю», а Дженси на «ведьмака», принимать из рук кока безошибочно выуженную из общей груды миску с выцарапанным у кромки клеймом МакГрегоров и почти начал понимать ирландский гэльский. Вернее, теперь он просто подхватывал мотив вслед за Хоуком, безотчетно соотнося темп своих движений с ритмом очередной саги, и невольно улыбался, слыша уже знакомые слова.
Мысль о том, что он получил долю добычи с захваченного голландского корабля и, выходит, в каком-то смысле тоже стал пиратом, все ещё приводила его в растерянность. Ему полагалось бы сгорать от стыда: отец с рождения учил его, что порядочный человек никогда не опустится до воровства и грабежа. Однако Андерс все чаще думал, что это было всего лишь возвращением к собственным корням. В конце концов, половина Хайленда вела свой род от норманнских викингов – и многие века следовала их примеру, разве что в чуть меньших масштабах.
Команда «Клинка» относилась к нему по-прежнему, все так же подшучивая над вчерашним сухопутником, но Андерс все отчетливей осознавал, как сильно изменился сам. Он даже чувствовал что-то вроде ответственности за них, бесшабашных и порой до смешного упорно веривших в свою силу. И когда ему на глаза попался Дженси, который, странно понурившись, забился в дальний угол с иголкой и парой прохудившихся рубашек, Андерс, бросив недочищенную рынду, тут же направился к нему. Второй боцман, приглядывавший за палубными работами, нахмурился, но Андерс только отмахнулся – как не раз отмахивался раньше, веля не отвлекать ерундой во время перевязок или варки снадобий для все ещё лихорадившего Клюва.
– Заболел? – внимательно осмотрев ссутулившегося над шитьем юнгу, озабоченно поинтересовался он.
– Да нет, ничего, – встрепенувшись, через силу ухмыльнулся мальчишка, и Андерс, не сводя с него изучающего взгляда, скептически приподнял бровь. Признаков лихорадки или отравления он пока не видел, но что-то определенно было не в порядке. Дженси ещё пару секунд изображал из себя героя, но затем все-таки отвел взгляд и, сдавшись, тихо признался: – Я, наверное, с ума схожу.
– Ты только сейчас догадался? – насмешливо хмыкнул Андерс и, стараясь скрыть тревогу, снисходительно потрепал Дженси по волосам. Душевные болезни были неизлечимы, он давно уже понял, что все известные ему средства, от кровопусканий до сложных травяных сборов, давали лишь внешний эффект и облегчали жизнь скорее родичам безумца, чем ему самому. И все же он обязан был попытаться. – Ты, знаешь ли, и раньше редкую чушь нес. Откуда ты вообще всего этого понабрался?
– Не знаю, – огрызнулся Дженси – но в голосе его мелькнула нотка отчаяния, и Андерс, присев рядом с ним, ободряюще сжал его плечо. – Просто помню. Только все неправильно, доктор, понимаешь?
– Пока нет, – внимательно наблюдая за ним, спокойно и доброжелательно проговорил Андерс. – Давай с начала, может, пойму.
– Я… – поколебавшись, начал Дженси. – Мне иногда мерещится, будто я чужими глазами на все смотрю – не понятно ничего и страшно ужасно, и какие-то куски да обрывки вспоминаются, на бред горячечный похожие. А я в них и усомниться не могу, будто своими глазами видел – только, доктор, не могло всего этого быть! У меня ж дырок в памяти нету, я с самого детства все помню: мамку, папку, как головастиков в речке ловил и сестрам в корзинки подкидывал, как соседскую девчонку за косы дергал. А тут и понять не могу, где правда, а где приблазнилось. – Мальчишка, который обычно держался стойко и почти сурово, подражая окружавшим его мужчинам, жалобно сморщил нос, как будто в попытке сдержать слезы, и вдруг с какой-то очень взрослой, совершенно ему не по возрасту ненавистью в голосе добавил: – А все из-за этой жопы с крыльями!
– Кого? – удивился Андерс, не готовый к такому полету мысли.
– А я даже рожи его не помню, – как будто не услышав, сокрушенно добавил Дженси. – Ни рожи, ни имени, все мозги вверх дном поставил, пидор пернатый! Перья б ему повыдергать, так ведь не достанешь!
– А серебро не поможет? – неуверенно поинтересовался Андерс, который уже успел попривыкнуть к тому, что едва ли не во всех своих и чужих несчастьях Дженси винил разнообразную нечисть – и демонстрировал при этом странную для парнишки из портового района Глазго эрудицию.
– Да что ему серебро, его меньше чем святым огнем не проймешь, – обреченно махнул рукой юнга. – Так ведь мало того, что освященный елей достать негде, надо ж ещё знать, кого ловить.
Андерс в задумчивости потер подбородок, пытаясь найти хоть какую-то зацепку в странной логике мальчишки.
– А что такое «пидор»? – помолчав, осведомился он. Известные ему средства излечения сумасшествия пока казались ему либо заведомо неэффективными, либо, напротив, чрезмерно жестокими. А вот разговоры о нечисти – вернее, просвещение невежд вроде него – Дженси обычно успокаивали, он сразу начинал чувствовать себя мудрым и опытным.
– Пидорас, – не более понятно ответил все ещё витавший в своих мыслях юнга. – Ну, содомит, то есть. Ну то есть не совсем содомит.
– Это как? – мысленно поморщившись, терпеливо уточнил Андерс. Непонятное словечко и в первый раз показалось бранным, а теперь он лишь убедился в истинности своих догадок. Хотя чего ещё он мог ждать от пиратского выкормыша?
– Ну, содомит – это просто мужик, который других мужиков любит, – с готовностью растолковал Дженси. – А пидор – это такой мужик, который вообще не мужик.
– А в чем разница? – запутавшись окончательно, переспросил Андерс.
– Ну я же говорю, – обреченно вздохнув, снова принялся объяснять Дженси. – Содомит – это мужик, который не с бабами, а с другими мужиками трахается. Он все равно мужик, вон, на Хоука погляди. А пидор – это гулящая девка с членом, только блядует не от душевной пылкости или потому что жрать нечего, а исключительно по природному скотству. Ну и вообще погань редкая. Ругательство это, короче.
– Ясно, – озадаченно согласился Андерс, и лишь через мгновение осознал, что именно услышал: – Погоди, ты сказал, что Хоук – содомит?..
– Ну да, – в недоумении покосился на него Дженси. – А ты ещё не понял, что ли?
– Вот теперь понял, – пробормотал себе под нос Андерс и, оставив удивленного юнгу в одиночестве, двинулся прочь.
Уютный маленький мирок, который он успел себе придумать, разваливался на глазах, лишившись опоры, и от осознания собственной ошибки сразу стало тоскливо и муторно.
Он ведь и впрямь ничего не замечал. Хоук держался так, что сама мысль о подобном казалась нелепицей, и Андерс вопреки всему действительно начал верить, что тот пощадил его просто из любопытства. И – отчасти – из того самого христианского милосердия, от которого его не смогла отучить даже жестокая пиратская жизнь.
Но теперь он волей-неволей вспомнил, что Гаррет был куда умнее, чем казалось – и вовсе не так простодушен. Его спокойное, небрежное дружелюбие вполне могло оказаться обычной хитростью, удобным способом усыпить бдительность и поймать Андерса в ловушку собственной совести. В самом деле, разве посмел бы он отказать своему спасителю в заслуженной благодарности – в какой бы форме тот ни потребовал её выразить?
Строго говоря, ему никто не лгал, но Андерс все равно чувствовал себя обманутым. Похоже, его история повторялась, причем далеко не лучшие её моменты, а иногда мелькавшие перед внутренним взором заведомо несбыточные образы теперь отчетливо отдавали гнильцой.
– Ты чего как в воду опущенный сидишь? – хлопнув его по плечу, жизнерадостно поинтересовался Хоук. Андерс дернулся, вывернувшись из-под его руки, и Гаррет, отступив на шаг, озадаченно посмотрел на него.
– Ты и правда… – Андерс запнулся под его удивленным взглядом, но глупая, перемешанная с гневом и разочарованием обида все-таки прорвалась наружу: – предпочитаешь в постели мужчин?
Гаррет недоуменно нахмурился и, помедлив, кивнул, и Андерс саркастично осведомился, чувствуя, как вмиг заныли сами собой сложившиеся в недобрую усмешку губы:
– Какой сюрприз! И когда же ты, друг мой любезный, собирался перейти к решительным действиям, неужели только на Тортуге? Так уверен, что чувство признательности не позволит мне просто сбежать?
Несколько мгновений, таких долгих, что они показались Андерсу чуть ли не вечностью, в глазах Хоука не было ничего, кроме растерянности. Но затем его взгляд заледенел, а закаменевшие, вмиг ожесточившиеся черты исказила надменная, выверенная до миллиметра, словно у потомственного аристократа, улыбка, походившая на плевок в лицо:
– Я и впрямь предпочитаю мужчин, – процедил он, и от обманчиво ровного тона его голоса у Андерса мороз прошел по коже. – Но я, видишь ли, совсем извращенец: я предпочитаю мужчин, которые отвечают мне тем же. Так что твое беспокойство напрасно, – резко закончил он и, порывисто развернувшись, в мгновение ока скрылся на вантах.
Лишь после этого Андерс заметил, что, затаив дыхание в начале этой короткой отповеди, так и не осмелился вздохнуть. Путавший его мысли гнев отступил, и он, неожиданно ясно осознав несправедливость своего оскорбления, немедленно пожалел о сорвавшихся с языка словах.
Стыд, жгучий и тягостный, как будто замкнул ему уста: от одной лишь мысли о том, чтобы просить прощения, к горлу подкатывал ком, а внутренний голос, преисполнившийся ядовитого ехидства, принимался вопрошать, вправе ли он заговаривать о том, чего так явно не заслужил. Похоже, Гаррет был задет не на шутку: слишком стремительно он, не знавший слова «трусость», сбежал туда, куда Андерс, несмотря на приобретенные навыки, все ещё опасался соваться.
Не заметить столь явное нежелание его видеть было невозможно, и все же за пару часов Андерс извелся так, что мучительная потребность в признании своей вины стала сильнее страха перед гневом Хоука и коварной высотой рангоута.
Ветер на высоте грот-марса-рея был куда холоднее, чем на палубе, и его, одетого в одну лишь потрепанную рубаху, вмиг пробрало до костей. Хоук, как будто не замечавший холода, равнодушно обозревал горизонт и даже не взглянул на отчаянно вцепившегося в ванты Андерса. Как будто тот был пустым местом.
– Гилберт, архиепископ Кентерберийский, – напрочь забыв все тщательно продуманные извинения, медленно начал он и лишь через несколько мгновений, спохватившись, удивился подобному вступлению. Однако Хоук, который, похоже, собирался игнорировать его и дальше, удивленно моргнул и мельком покосился на него, и Андерс собрался с духом и, уставившись на самый кончик видневшегося за парусами бушприта, продолжил: – предполагал стать образцом милосердия и христианского всепрощения. Благо целостности Британской Империи мелкая свара в шотландском Хайленде не угрожала, а значит, можно было за малую цену подкрепить поугасшую было народную любовь. Он был весьма огорчен, обнаружив, что его «безвинно пострадавшая» марионетка не так хороша, как он того желал. – Гаррет молчал, по-прежнему не глядя на него, но Андерс шкурой чувствовал его внимание и, сглотнув, заставил себя произнести это вслух: – Он предполагал спасти и обласкать глупого юнца, убийцу, поднявшего руку на соседа своего – но никак не содомита. Который, вдобавок, продолжал упорствовать в своем грехе даже после исповеди и порицания самого примаса Англии.
Хоук чуть слышно хмыкнул, и холодная рука, стискивавшая андерсовы внутренности и мешавшая дышать, вдруг разжалась, позволив ему проговорить:
– Прости. Я… – он опять сбился и, неловко усмехнувшись, покачал головой: – Вряд ли глупость можно счесть достойным оправданием, но другого у меня нет. Я был к тебе несправедлив и не имел ни повода, ни права тебя упрекать.
Гаррет снова покосился на него и, едва заметно кивнув, поинтересовался:
– Это епископ тебе так подсобил?
– С Новым Светом-то? – напряженно хохотнул Андерс. – Он самый. Не вышло из меня красивого жеста, никакая тайна исповеди не поможет, если исповеданный сам молчать не станет. Позор на всю Британию: примас Английский мужеложца миловать вздумал. А к чему бы это, а сам он не из их ли числа, часом?.. – Он презрительно поморщился и, стараясь говорить небрежно, пояснил: – Оставить меня там он не осмелился: вписал судовым врачом на «Рыцаря Храма», тот как раз отходил на Ямайку. И намекнул, что мне лучше бы не возвращаться, все равно дальше первого пирса не уйду. Да и мне… незачем мне было возвращаться.
Хоук снова кивнул. Андерс, которого короткий разговор вымотал едва ли не больше, чем целый день работы на палубе, навалился грудью на рей и уставился на склонявшееся к закату солнце. Несколько минут прошли в тишине, которая почти перестала казаться тягостной, и наконец он, сделав глубокий вдох, проговорил:
– Когда мы прибудем на Тортугу и я рассчитаюсь с долгом… Можно я приду к тебе… – Он запнулся и, беспомощно рассмеявшись, мотнул головой: – Ах, черт, я же все равно не знаю, как нужно ухаживать за мужчинами. Не серенады же тебе петь.
– Чур, букетом по морде не бить, – вдруг проговорил Гаррет, и Андерс, подняв на него глаза, чуть не свалился с перта: тот улыбался едва заметно, самым краешком губ, но от этой улыбки и засиявшего каким-то неземным светом взгляда начали подгибаться колени, а охваченное жаркой слабостью тело вмиг вышло из повиновения. Он растерянно моргнул, едва сдержав желание потянуться за поцелуем, и Хоук, снова отведя взор, невинно добавил: – А то сам же потом зашивать будешь: у роз в губернаторском садике шипы в ягуарий коготь размером.
То ли Гаррет и впрямь не был злопамятен, то ли, закаленный занятными личностями вроде того же Дженси, попросту привык относиться к людской дурости снисходительно – но Андерс, настороженно поглядывавший в его сторону, никаких признаков затаенной обиды так и не заметил. Однако избавиться от ощущения некоторой неловкости ему все равно не удавалось, слишком яркой была память о том, как из-за нескольких несправедливо резких слов едва ощутимое тепло чужого взгляда в мгновение ока сменилось арктическим холодом.
С наступлением темноты корабль затихал, и на палубе оставался только рулевой и пара дежурных матросов. Андерс, обычно старавшийся не отставать от остальных, в этот раз замешкался и с полчаса сидел у бушприта, пытаясь привести мысли в порядок. Однако в конце концов он все-таки направился в кубрик, собрав все свое мужество в надежде достойно встретить все, с чем ему предстояло столкнуться.
– …и вот, собрались они на поле. – Уже на верхних ступеньках трапа он услышал голос Гаррета и невольно улыбнулся: похоже, его опять зажали в угол и потребовали байку на ночь. – Битва, значит, вот-вот начнется, старики молятся, юнцы поджилками трясут и храбрые рожи корчат. Выходит тут король Гарри перед своим войском и говорит: братцы, будем драться так, чтоб нас ещё сотню лет каждая сука помнила! – Хоук, стоявший посреди кубрика, в самом центре круга тусклого света, вдруг прервался и, оглядев своих слушателей, непринужденно пояснил: – Ну то есть, он же король, ему так выражаться не положено. Он совсем по-другому сказал. – Он на миг прикрыл глаза и негромко начал:
Сегодня день святого Криспиана;
Кто невредим домой вернется, тот –
Голос его постепенно набирал силу, и ошарашенный Андерс ловил каждое слово, едва замечая, что оживленно перешептывавшиеся пираты умолкли и завороженно уставились на Хоука. Его осанка неуловимо изменилась, из тела ушла звериная грациозность, сменившись жестким достоинством рыцарственной стати, а устремленный на собравшихся вокруг него мужчин взор преисполнился какой-то сверхъестественной, неодолимой мощи.
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год, собрав друзей
Им скажет: «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».
Его голос гремел, словно звон клинков на поле боя, отзывался в самом сердце жаром предвкушения, и Андерсу уже казалось – прикажи тот кинуться грудью на меч, он подчинился бы ему без колебаний.
Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день; и будут наши имена
На языке его средь слов привычных:
Король наш Гарри, Бедфорд, Эксетер,
Граф Уорик, Толбот, Солсбери и Глостер
Под звон стаканов будут поминаться.
Старик о них расскажет повесть сыну,
И Криспианов день забыт не будет
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас –
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день;
И проклянут свою судьбу дворяне,
Что в этот день не с нами, а в кровати:
Язык прикусят, лишь заговорит
Соратник наш в бою в Криспинов день.*
Хоук замолчал. Опустившаяся на кубрик тишина казалась оглушительной, словно захваченные его пламенной речью пираты забыли даже дышать. Сидевший практически у его ног Дженси замер с открытым ртом и смотрел на Гаррета словно на Господа Бога, и Андерс, наткнувшись взглядом на ошалевшего от восторга мальчишку, несколько пришел в себя.
Этого он не ожидал; слушая сагу о Кухулине, он мог ещё верить в то, что Хоук и впрямь всего лишь необразованный деревенский парень, которого Господь одарил дедом-ирландцем и редкостно хорошей памятью – но Шекспир рушил почти сложившийся образ, заставив его снова встретиться лицом к лицу с обретшей новые грани тайной.
– Красиво сказал, – с искренним уважением проговорил опомнившийся наконец Данкан. – Вот что значит – король, не то что вы, шавки корабельные.
Пираты отозвались согласным ропотом, даже Клюв, измотанный отступившей в последние пару дней лихорадкой, пробурчал из своего угла что-то утвердительное.
– Может, ты ещё и на латыни говоришь? – дождавшись, когда Хоук вырвется из рук восторженных товарищей, негромко поинтересовался Андерс, почти не надеявшийся на то, что его ответ хоть что-то прояснит.
– Не так чтобы хорошо, – лукаво сощурившись, с ухмылкой признался тот. – И с чудовищным гэльским акцентом.
Андерс не сомневался, что после его признания их неокрепшая дружба с Хоуком уже не будет прежней, но даже представить себе не мог истинного масштаба перемен. Нет, Гаррет вел себя точно так же, как раньше, разве что в его лукавой уклончивости Андерсу теперь мерещилось неизменно что-то почти игривое – но ему самому вдруг стало невыносимо трудно держать себя в руках. Казалось, он уже привык запрещать себе думать о притягательном, сильном мужчине, бок о бок с которым проводил целые дни, возвел эту привычку в ранг нерушимого завета и был, в общем-то, практически счастлив, довольствуясь маленькими скромными удовольствиями вроде исходящего от его тела тепла и искренности ответной улыбки. И почти научил себя верить, что вовсе не хочет того, что все равно не мог получить.
Вот только теперь он знал, что может его получить.
Пусть не сейчас, пускай гораздо позже, в неопределенном далеком будущем, когда мысль о неоплаченном долге уже не в силах будет запятнать то, что зарождалось между ними – но та невидимая стена, которой Андерс отгораживался от Гаррета, уже рухнула. И он просто не смог снова забыть обо всем, что так старательно выбрасывал из головы все это время.
Андерс чувствовал Хоука так ярко и отчетливо, словно лежал рядом с ним голым – каждый мускул, каждую косточку, крепкую задницу, которая касалась задней стороны его бедер, и упиравшиеся чуть пониже плеч выступы лопаток. И от каждой точки соприкосновения по его коже волнами расходился тягучий сладострастный жар. Гаррет был не теплым даже, а горячим, словно большой хищный кот, и это тепло окутывало привычно притиснутого к его спине Андерса, скручивая вырвавшееся из оков уже ненужных запретов тело судорогой нестерпимого желания. Ему едва хватало сил сдерживаться: так хотелось выгнуться, крепче прижимаясь к нему, поерзать так, чтобы ощутить напрягавшиеся при малейшем движении мускулы, или просто развернуться и нахально потереться носом о шею, наслаждаясь его запахом. Или хотя бы провести пальцами вдоль тыльной стороны ладони, лаская струившиеся под загорелой кожей голубоватые жилки.
Потом Андерс не на шутку удивлялся тому, что ему все-таки удалось заснуть, но упрямое тело в конце концов взяло свое: он проснулся, крепко обнимая мирно сопевшего Гаррета поперек живота и уткнувшись лицом куда-то ему под челюсть.
Ещё большее изумление вызывало у него то, что он, кажется, умудрился ничем себя не выдать. Во всяком случае, никаких «семейных» шуточек насчет его долгожданного благоволения к их любимцу от команды не последовало, и Андерс не допускал даже мысли о том, чтобы причиной этого могла быть внезапно прорезавшаяся у пиратов тактичность. К утру его, впрочем, несколько попустило – смотреть на Хоука, не думая о том, как хочется его коснуться, у него все ещё не получалось, но он, по крайней мере, смог заставить себя не отвлекаться от работы. Почти.
Показавшийся на горизонте парус Андерс сумел разглядеть только минут через пять после того, как сверху раздался вопль, оповестивший всех о его появлении. И то ему потребовалась помощь Хоука, который ткнул пальцем в крохотную точку, терявшуюся на фоне колыхавшихся у горизонта облаков, и, отмахнувшись от его вопросов, двинулся к юту. Ненадолго прервавшие работу пираты сразу вернулись к своим делам, но все равно продолжали коситься на вышедшего на мостик Миирана, который разглядывал корабль в подзорную трубу, и замершего рядом с ним штурмана, бесцветного сутулого типа, который совершенно терялся на фоне остальной команды.
Андерс думал, что все будет как в прошлый раз: боцманы прикрикнут на матросов, и те, оставив будничные занятия, разбегутся собирать оружие и готовить к бою пушечную палубу, пока верхняя команда будет ставить паруса. Однако ожидание затягивалось, а затем хмурившийся Мииран вдруг подозвал к себе Хоука, который отирался возле ведущего на мостик трапа, и, сунув ему в руки свою подзорную трубу, кивнул на все ещё почти неразличимый на фоне волн корабль.
Гаррет разглядывал его довольно долго, даже спустился с мостика, выискивая более удобную точку обзора, и Андерс воспользовался возможностью подобраться к ним поближе. Мииран, следовавший за Хоуком по пятам, недовольно глянул на него, но отсылать прочь не стал. Да и второй боцман как будто не заметил ни его самовольства, ни того, что изнемогавший от любопытства Дженси тоже бросил щетку и полез в воронье гнездо.
– Ты прав, капитан, – наконец сказал Хоук и, опустив подзорную трубу, повернулся к Миирану. – И это точно не «Санта-Ана», так что остаются только трое.
Тот раздраженно фыркнул и, буркнув что-то вроде «я так и думал», взбежал на мостик – и после этого корабль наконец ожил. Десяток матросов верхней команды взлетел на ванты со стремительностью, которой Андерс мог пока только завидовать, гулко хлопнули разворачивающиеся паруса – и «Клинок» начал постепенно менять курс.
Удаляясь прочь от маячившего на горизонте судна.
– Мы не самые могучие лягушки в этой луже, – заметив его удивление, пояснил развернувшийся к нему Хоук и, сунув ему подзорную трубу, указал на приблизившийся ещё немного корабль. – Судов с таким парусным вооружением и обводами корпуса в здешних водах всего три: испанские галеоны «Милагроса», «Сан-Томазо» и «Сангре де Сан-Мигель». Пушек на них в полтора, а то и в два раза больше, команда превосходит нас по числу почти втрое. В открытом бою «Клинок» попросту разнесут на куски. – Он умолк на мгновение и, помедлив, добавил: – Хуже всего, если это «Сан-Томазо». Испанцы вообще не в меру религиозны, но его капитан – настоящий фанатик.
– С чего ты это взял? – недоуменно нахмурившись, поинтересовался Андерс. – Я бы заподозрил скорее того типа, который назвал свой корабль «Кровью святого Михаила», чем последователя одного из евангелистов.
– Каких ещё евангелистов? – изумился Хоук. – Евангелие от Фомы там и рядом не лежало. Капитан «Сан-Томазо» назвал корабль в честь Великого Инквизитора. Торквемаду, правда, не канонизировали, но этот тип склонен игнорировать подобные мелочи. Поговаривают, он вообще любит следовать примеру своего кумира.
– Кто поговаривает? – не особенно интересуясь ответом, переспросил Андерс. Об испанской инквизиции он был наслышан, и сталкиваться с её идейным последователем ему очень не хотелось. Он и с куда более снисходительным англиканским епископом поладил из рук вон плохо.
– Карибы – одна большая деревня, – усмехнулся Гаррет. – Зайди в любой трактир, и к вечеру будешь знать все, что творилось в течение года на территории от Юкатана до Барбадоса – и, что самое смешное, по большей части это будет правдой. А про корабли, которые могут поджарить нежные пиратские задницы, и подавно болтают на каждом углу.
– И что теперь? – понимающе хмыкнув, осведомился Андерс, невольно вспомнивший то, как быстро разносились слухи по труднодоступным горным деревушкам Хайленда.
– Удираем на всех парусах, – фыркнул Хоук, которого, казалось, нисколько не тревожила нависшая над «Клинком» угроза, – и надеемся, что они не догонят. Парусность у них больше, зато у нас более узкий корпус и фора какая-никакая имеется. Авось и уйдем.
Над палубой витало еле уловимое напряжение, находившее выход лишь в том, что матросы верхней команды совершенно отбросили привычное мальчишество. Работали они с какой-то почти неестественной целеустремленной сосредоточенностью, не тратя лишнего времени, чтобы похвалиться своей ловкостью. «Клинок» шел на всех парусах, и от этого Андерсу даже казалось, что ветер стал сильнее – что, конечно же, было полной нелепицей. Он то и дело поглядывал на оставшийся за кормой галеон, замечая, что не одинок в своей тревоге, но в остальном будничная палубная суета почти не претерпела изменений.
Вражеский корабль, однако, не отставал. Даже наоборот: он, кажется, продолжал понемногу увеличиваться в размерах – теперь Андерс мог легко различить небольшое белое пятнышко у кромки темнеющего к закату неба. Ему стало не по себе: то, что пираты, все как один слегка безумные, предпочли бегство сражению, не на шутку его беспокоило. Да и знакомиться с человеком, который избрал себе в кумиры Великого Инквизитора, ему совершенно не хотелось.
– Они нас догоняют, ведь так? – поинтересовался он, отыскав Хоука на реях бизань-мачты. Ему в руки немедленно сунули какой-то трос, и они вместе с торчавшим рядом Робом принялись разворачивать фор-марсель к ветру.
– Именно, – закрепив парус, ответил Гаррет через несколько минут. – Ветер усиливается, это им на руку. – Андерс нахмурился, и он усмехнулся: – Не переживай, выберемся. В десятке с лишним миль отсюда есть небольшой архипелаг, дно возле него резко повышается – а у них слишком большая осадка, они просто застрянут. Мы пройдем острова насквозь, а испанцам придется их обходить, и они отстанут окончательно.
– Йеманжа благоволит нам, – вдруг добавил Черный Роб. – Матерь из матерей послала бурю, чтобы унести нас и скрыть от того, который кланяется голодному пламени.
– Шторм и впрямь будет, – кивнув, пояснил Хоук. – Если сумеем с умом им воспользоваться, он нам изрядно поможет.
Буря налетела внезапно. Ещё секунду назад «Клинок» шел на всех парусах, взлетая с волны на волну – и вдруг неожиданный порыв ветра тряхнул его, заставив содрогнуться до самого основания. Сзади что-то страшно затрещало, Андерс, сам себе удивляясь, тут же соскользнул на пару ярдов и, перемахнув на грота-рей, подхватил край паруса, который лопнул возле самого кренгельса.
Это был его первый шторм – первый, который он встретил на палубе, лицом к лицу со стихией. Капитан «Рыцаря Храма» во время непогоды загонял его в каюту, требуя, чтобы он не путался под ногами у команды, и Андерс каждый раз чувствовал себя отвратительно беспомощным и бесполезным. И пренебрежительные взгляды команды после этого начинали казаться ему вполне заслуженными.
Стемнело почти мгновенно, налетевшие с запада черные облака заволокли уже помрачневшее к ночи небо, и на головы пиратам обрушился проливной дождь. Подошвы грубых матросских ботинок сразу стали скользить, паруса вмиг потяжелели настолько, что уже через несколько минут руки начало пронизывать острой болью. Издалека послышались раскаты грома, и вскоре сгущавшуюся темноту прорезали вспышки молний. Где-то в глубине души Андерс – не видевший ничего дальше полутора ярдов, отчаянно цеплявшийся за отсыревшие, шершавые тросы, которые быстро обдирали с мокрых ладоней кожу – был в ужасе; но вместо того, чтобы оцепенеть, он только быстрее вязал замысловатые морские узлы и изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать в грохоте шторма команды более опытных моряков.
Должно быть, потому, что в глазах напряженного, явно беспокоившегося за корабль Хоука не было ни тени настоящего страха.
Буря трепала «Кровавый клинок» всю ночь. Шквалистый ветер, казалось, перекидывал его с волны на волну, едва не отрывая от воды. Мачты скрипели и трещали от натуги, ветер цеплялся даже за спущенные паруса и ломал рангоут. Бизань-стеньга все-таки не выдержала нагрузки и переломилась возле вершины; большая её часть повисла над палубой, запутавшись в такелаже, но один из обломков рухнул вниз, вскользь задев по голове стоявшего у руля Джонаса. Андерс, кое-как сообразив, о чем пытался сообщить ему с трудом перекрикивавший шум ветра Дженси, соскользнул с вант и, с трудом добравшись до кубрика, торопливо перевязал раненого.
Но узкое замкнутое пространство, как ни странно, вовсе не показалось ему безопасным, и Андерс, закончив с исполнением врачебного долга, снова выскочил на палубу. Туда, где он мог хоть что-то сделать.
Беспокоиться о скрывшихся за пеленой дождя испанцах было попросту некогда.
К рассвету они все-таки добрались до архипелага, о котором упоминал Хоук, и с первыми лучами солнца потрепанный «Клинок» медленно, словно хромая старушка, вполз в небольшую бухточку у приземистого, поросшего густым тропическим лесом острова.
Андерс ожидал, что сошедшие на берег пираты первым делом настреляют дичи и устроят праздник, однако измотанная бурей команда «Клинка» и не думала расслабляться. Дюжина матросов под предводительством второго боцмана углубилась в лес, и вскоре из чащи послышался ритмичный стук топоров. Хоук отрядил ещё полдесятка человек на охоту, а сам занялся пополнением запасов пресной воды вместе с остатками абордажной команды. Андерс собирался присоединиться к ним, но Гаррет только отмахнулся и вместо этого отправил к нему всех пострадавших. Большая их часть во время шторма даже не заметила своих ран, но на следующее утро отшибленные пальцы, растяжения и вывихнутые суставы уже начали казаться серьезными увечьями.
Сам Андерс спустился на берег совсем ненадолго, только для того, чтобы восстановить запасы хины, изрядно уменьшенные лежавшим в лихорадке Клювом. Вообще говоря, просто пошел наугад: кору хинного дерева он раньше видел только в сушеном виде и даже представить не мог, как найти среди десятка незнакомых видов деревьев нужное – которого могло и вовсе там не оказаться. Увязавшийся за ним Дженси бухтел что-то об индейских богах, но Андерс привычно пропускал его предостережения мимо ушей.
Единственное обнаруженное деревце он ободрал до самого комля.
К вечеру вся команда вернулась на борт – и вот тогда на палубу выкатили несколько бочонков рома, а кок вытащил из своей кладовки припрятанную на черный день карамель: мелкие обломки тростникового сахара, переплавленного со стручками ванили, от одного запаха которой Андерса вдруг охватила какая-то детская радость.
Он и сам не заметил, когда умудрился напиться. Казалось, всего минуту назад он смеялся, повторяя за Черным Робом движения какого-то шаманского танца, и пытался не расплескать ром из стоявшей на ладони чашки – а сейчас враз потемневший мир плавно колыхался вокруг в такт ритмичной креольской песне, и невпопад подсовывал под ноги ступеньки трапа. А потом и вовсе рухнул в пропасть.
Утро предсказуемо началось с похмелья. Голова раскалывалась, в висках обустроил обувную мастерскую целый клан лепреконов, а произошедшее накануне всплывало в голове смутными обрывочными образами.
Похоже, он и впрямь крепко перебрал. Напоить потомственного шотландского горца было не так-то просто, Андерс, кажется, изрядно разочаровал пиратов, не свалившись со служившего стулом бочонка после первой же кружки рома – но все его благоразумие и воздержанность смыло, будто штормовой волной, искренним заразительным весельем выдержавших суровое испытание людей. За первой кружкой последовала вторая; потом они с Хоуком на два голоса пели заунывную «Охоту у Чивиотских холмов», и он сокрушался о том, что под рукой нет волынки. И вроде бы даже пытался сделать её из подручных материалов, отобрав у Дженси его дудку и валявшийся под ногами бурдюк с пресной водой. После всех этих экзерсисов у него совсем пересохло в горле, и, залпом заглотив третью кружку, он сразу потребовал четвертую… Кажется, именно после этого в круг вышел Черный Роб, настаивавший на том, что они должны восславить спасшую их Йеманжу правильным танцем – и завороженный языческим ритмом Андерс, забыв о том, что ещё час назад считал себя, в общем-то, добрым христианином, полез следом, требуя обучить его шаманской мудрости.
Была и пятая кружка, и шестая; взгляд золотых хоуковых глаз жег его сильнее, чем пламя факела, который они с Робом гасили голыми руками, а сердце грохотало так, что он едва слышал азартные возгласы доставших кости моряков. Мир слегка покачивался, Андерс ненадолго отрубился на плече у Дженси, а тот даже не возмутился, только отмахнулся по-взрослому снисходительно: «У меня так брат спал, не впервой».
Брата у Дженси не было, только три старших сестры в Глазго. Видно, и он был уже нетрезв.
Дальнейшее и вовсе казалось Андерсу горстью непослушных стекляшек, собрать из которых разбитый вдребезги витраж памяти было совершенно невозможно. И он просто перебирал их по одному, вспоминая, одно за другим…
Резкий запах рома, в котором вдруг отчетливо проступили сахарно-сладкие нотки. Дыхание, щекотавшее ноющие от жажды прикосновения губы. Смех, который восхитительным вибрирующим эхом трепетал в чужой широкой груди и отдавался в прижатом к ней теле веселыми мурашками. Жаркая, живая мощь под его ладонями – и уверенные руки на его собственных плечах, на спине и талии, ласковые и надежные.
И потемневшие от страсти глаза Хоука. Властного, сурового Хоука, который стоял перед ним на коленях и ласкал его губами с бесстыдством, недоступным даже самой порочной шлюхе.
Андерс крепко зажмурился и беззвучно застонал, не в силах поверить в то, что ему все это не привиделось. То, как Гаррет без колебаний стек вниз, по-кошачьи потершись щекой о его пах; как сам он, совершенно ошалев от ощущения вседозволенности, цеплялся за растрепанные пряди и нетерпеливо толкался в горячий, сводивший его с ума рот – и Хоук позволял ему это, жмурился так, словно от души наслаждался его беспомощной жаждой, и глухо постанывал в такт его собственным стонам.
А потом, посмеиваясь, прижимал его, обессилевшего от наслаждения, к себе, разрешая целовать этот бесстыжий рот и слизывать с губ капли собственного семени.
Да смилостивится над ним Господь.
Совершенно сбитый с толку Андерс наконец осмелился открыть глаза – и чуть не взвыл от разочарования. Он был в гамаке один, и облик его заставлял подозревать, что мелькавшие перед его мысленным взором непристойные образы были всего лишь сном. Рубашка, которую он – кажется – помнил спущенной с одного плеча и задранной до самой шеи, была зашнурована и аккуратно заправлена в штаны, те, застегнутые, тоже пребывали на положенном им месте. На несколько мгновений он почти забыл даже о головной боли и, торопливо дошлепав до своего сундучка, вытащил простенькое металлическое зеркальце. На его шее должны были, не могли не остаться пятна засосов – но кожа была чиста, а единственный обнаруженный синяк сиял таким густым багрецом, какой не могли оставить даже очень жестокие губы.
– Просто приснилось, – выдохнул Андерс, после пары минут мучений вспомнив, как около суток назад хлестнул по шее лопнувший трос – и с сожалением расставшись с надеждой на реальность своих видений.
– Что приснилось? – жизнерадостно поинтересовался у него над ухом Хоук. Подскочивший от неожиданности Андерс впился в него подозрительным взглядом, но тот тоже выглядел удручающе благопристойно.
– Ересь всякая, – облизнув пересохшие губы, буркнул он. – Пить надо было меньше.
Гаррет понимающе хмыкнул.
Расспрашивать его Андерс все-таки не осмелился, но за целый день внимательных наблюдений так и не заметил ни единой причины считать, что его соблазнительный сон мог оказаться чем-то большим. Хоук, как и раньше, непринужденно избегал всего, что могло бы быть истолковано как нарушение их старого договора, и смотрел на него точно так же, как после того признания – с чуть приглушенным вежливости ради восхищением и предвкушением, без намека на собственническое удовлетворение человека, который уже получил свое.
С мелким ремонтом команда «Клинка» управилась быстро, и уже через день корабль снова вышел в открытое море. Сгинувший во время шторма испанец не показывался, и Андерс, вздохнув с облегчением, вернулся к прежним занятиям.
На третий день после ухода со стоянки на горизонте снова мелькнул парус, и Мииран, с пару минут поизучав чужой корабль в подзорную трубу, отправил «Клинок» в погоню. Шедший на всех парусах флейт заметно превосходил в скорости встретившееся им судно, пузатое и низко сидевшее в воде, и всего через несколько часов раздался первый пушечный залп.
Андерс, торчавший на реях вместе с верхней командой, торжествующе заорал, увидев, что одно из ядер в щепки разбило руль добычи, и почти устыдился собственной радости.
Потерявший управление корабль – испанец, как сказал Малыш Джекки – не остался в долгу, и Андерс невольно вздрогнул, когда всего в паре ярдов от него картечь сорвала часть такелажа и снесла нок грота-рея. Паре сворачивавших парус матросов повезло куда меньше, и он, переглянувшись с Робом, который распоряжался верхней командой, спустился вниз. Перевязав раненых, Андерс устроился со своим саквояжем там, где носовая надстройка хоть немного защищала его от свистевшей над палубой картечи, оставляя ему возможность следить за тем, что происходило на корабле.
– Держи. – Андерс с удивлением уставился на протянутый ему короткий палаш, и появившийся невесть откуда Хоук, нетерпеливо глянув на него, пояснил: – На всякий случай, чтобы не приходилось ланцетом отмахиваться. Управишься?
Сомкнув пальцы на рукояти, Андерс внимательно осмотрел клинок и сделал несколько взмахов, примериваясь к его весу, а затем уверенно кивнул:
– Я с таким учился, – и, хмыкнув, добавил: – Мой детский, правда, полегче был, но с тех пор и я стал заметно сильнее.
Гаррет едва заметно улыбнулся и, хлопнув его по плечу, вернулся к абордажной команде, которая встретила своего предводителя тихим предвкушающим ворчанием.
Канониры у испанцев оказались не слишком умелыми. «Клинок» пару раз тряхнуло, но его рулевой каждый раз успевал повернуть корпус корабля так, что повреждения оказывались пустяковыми, а картечь, с оглушительным свистом летавшая над палубой, только потрепала такелаж и легко ранила нескольких матросов. Андерс, наскоро замотав их царапины, даже не стал запрещать им лезть в бой.
А вот с абордажем дело не заладилось. Андерс даже представить себе не мог, что за сокровище находилось в трюме этого корабля, но его команда дралась с такой яростью, словно он был по самую палубу загружен чистым золотом. Звон клинков, запах крови и пороха и свирепые вопли бросившихся в атаку пиратов заставляли его сердце колотиться в горле, заражая каким-то хищным азартом и лишая привычного благоразумия. И на палубу вражеского корабля Андерс спрыгнул не с бинтом наготове, а с обнаженным клинком.
И был не так уж не прав: прежде, чем он смог добраться до первого из своих раненых, ему пришлось отбиваться от нескольких одетых в форменные камзолы испанцев, которые выскочили из скрытого под бухтой каната люка, словно чертики из табакерки.
– Зажми! – бросил Андерс, швырнув распростертому на палубе бледному пирату приготовленный загодя кусок чистой ткани, и, выхватив палаш из ножен, отбил в сторону занесенную над его пациентом шпагу. Испанец растерянно моргнул и в тот же миг захрипел, выронив свое оружие и схватившись опустевшими руками за пронзивший ему грудь клинок. Андерс выдернул палаш и тут же оказался вынужден отражать ещё одну атаку.
Перевязать раненого он все-таки успел: вовремя обернувшийся Хоук заметил его бедственное положение и, прихватив с собой пару человек, загнал навалившихся на него испанцев обратно в кормовой кубрик. Однако эта передышка оказалась короткой, и Андерс, перетянув ещё одному пирату рассеченное плечо, снова взялся за клинок.
Не то чтобы его это огорчало. В крови уже вовсю пылал злой боевой азарт, рука, вспомнившая тяжесть оружия, сама летела в удар – и чувствовать плечом крепкое плечо разгоряченного схваткой Хоука было так сладко, что в сравнении с этим меркло любое прелюбодейство. Особенно когда Андерсу, который уже чувствовал себя настоящим пиратом, случалось поймать взгляд пылавших вдохновением битвы золотых глаз и усмехнуться в ответ на хищную звериную усмешку.
Но все же упоение оказалось недолгим, и врачебная привычка отравила его ещё прежде, чем окрепшее от матросской работы тело ощутило первую усталость. Даже сосредоточившись на угрожавших ему самому противниках, Андерс не мог не замечать того, как окрашивались кровью рубахи его товарищей, которые наседали на сгрудившихся возле мостика испанцев – и начинал не на шутку злиться от того, что не мог до них добраться.
Сражение затягивалось. Испанцы падали один за другим, раненые пираты, те, что уже не в силах были держать клинок, отступали, освобождая место товарищам, и принимались перезаряжать пистолеты. Число противников уменьшалось все быстрее, но сдаваться те и не думали.
– Чтоб тебя! – сплюнул Андерс, выцепив взглядом скрывшегося за спинами своих подчиненных испанского капитана. Тот что-то кричал высоким пронзительным голосом, кажется, грозил своим офицерам всеми карами небесными и земными, если те немедленно не выкинут пиратов с его судна, но хвататься за шпагу сам вовсе не спешил. Его напомаженные усы дрожали, словно веер испуганной дамочки, и он каждый раз чуть не падал на палубу, увидев направленные в его сторону пистолеты.
Андерс отбил ещё два выпада, рубанул одного из нападавших по плечу и, поймав шпагу второго своим клинком, заставил его развернуться боком к не упустившему случая Хоуку. Однако мгновением спустя на них набросились ещё трое, подгоняемые воплями капитана, и не сумевший сдержать гнев Андерс свирепо отчеканил, лишь через миг удивившись нечаянной соразмерности слетевшей с языка брани:
– Трупов пожиратель,
Павший в слов сраженьи,
Вовсе в буре копий
Сгнил кобылы сердцем.
Быть жилищу жизни
Пищей змеям моря.
Видят клены битвы:
Муж ты женовидный!**
Прикрывавший его спину Гаррет одобрительно хохотнул и, заметив просвет между спинами наседавших на испанцев товарищей, разрядил в него свой второй, волей случая ещё не разряженный пистолет. Отвлекшийся на очередную атаку Андерс краем глаза заметил, что испанский капитан нелепо взмахнул руками, как будто споткнувшись на ровном месте – и вдруг рухнул навзничь, забрызгав собственной кровью стенку своей каюты.
Казалось, на один короткий миг замерло само время – но затем осознавшие гибель вражеского командира пираты разразились торжествующими воплями, и ещё через несколько минут, когда ещё два офицера упали замертво, испанцы наконец бросили оружие. Хищно щурившийся Хоук мстительно вонзил клинок в грудь покушавшемуся на Андерса солдату, но все же позволил остальным сдаться.
Собиравший вражеские шпаги Дженси поглядывал на Андерса как-то странно, но тот, получив наконец возможность заняться своим делом, не обратил на это внимания.
* Уильям Шекспир, «Генрих V», пер. А. Смирнова.
** Хулительные песни скальдов сохранились плохо. Пришлось сочинять самому.
Общий сеттинг - компиляция из всего перечитанного и пересмотренного на пиратскую тему, от "Одиссеи капитана Блада" до "Пиратов Карибского моря", так что все условное по самое никуда. И никакой матчасти
Пейринг: м!Хоук/Андерс, конечно же. Уже почти.
Морские термины потырены отсюда
"Кровавый клинок"
СПН-фанаты! Если вам мерещится в тексте какой-то подъеб, знайте: он вам не мерещится!
Хотя сейчас я уже начинаю думать, что оно тихой сапой переросло в полноценный кроссовер.
Часть третья. Пират.После того боя – или, скорее, после того, как Андерс неделю не отходил от своих пациентов, умудрившись не дать подохнуть даже Клюву – его подозрения о том, что его вовсе не считали на «Клинке» чужаком, превратились в уверенность. Обыденные, едва заметные мелочи, стоило только приглядеться повнимательней, складывались в единую картину, очевидную и соразмерную, словно господень замысел.
Андерс привык откликаться на «эй, горец» так же, как Данкан отзывался на «писклю», а Дженси на «ведьмака», принимать из рук кока безошибочно выуженную из общей груды миску с выцарапанным у кромки клеймом МакГрегоров и почти начал понимать ирландский гэльский. Вернее, теперь он просто подхватывал мотив вслед за Хоуком, безотчетно соотнося темп своих движений с ритмом очередной саги, и невольно улыбался, слыша уже знакомые слова.
Мысль о том, что он получил долю добычи с захваченного голландского корабля и, выходит, в каком-то смысле тоже стал пиратом, все ещё приводила его в растерянность. Ему полагалось бы сгорать от стыда: отец с рождения учил его, что порядочный человек никогда не опустится до воровства и грабежа. Однако Андерс все чаще думал, что это было всего лишь возвращением к собственным корням. В конце концов, половина Хайленда вела свой род от норманнских викингов – и многие века следовала их примеру, разве что в чуть меньших масштабах.
Команда «Клинка» относилась к нему по-прежнему, все так же подшучивая над вчерашним сухопутником, но Андерс все отчетливей осознавал, как сильно изменился сам. Он даже чувствовал что-то вроде ответственности за них, бесшабашных и порой до смешного упорно веривших в свою силу. И когда ему на глаза попался Дженси, который, странно понурившись, забился в дальний угол с иголкой и парой прохудившихся рубашек, Андерс, бросив недочищенную рынду, тут же направился к нему. Второй боцман, приглядывавший за палубными работами, нахмурился, но Андерс только отмахнулся – как не раз отмахивался раньше, веля не отвлекать ерундой во время перевязок или варки снадобий для все ещё лихорадившего Клюва.
– Заболел? – внимательно осмотрев ссутулившегося над шитьем юнгу, озабоченно поинтересовался он.
– Да нет, ничего, – встрепенувшись, через силу ухмыльнулся мальчишка, и Андерс, не сводя с него изучающего взгляда, скептически приподнял бровь. Признаков лихорадки или отравления он пока не видел, но что-то определенно было не в порядке. Дженси ещё пару секунд изображал из себя героя, но затем все-таки отвел взгляд и, сдавшись, тихо признался: – Я, наверное, с ума схожу.
– Ты только сейчас догадался? – насмешливо хмыкнул Андерс и, стараясь скрыть тревогу, снисходительно потрепал Дженси по волосам. Душевные болезни были неизлечимы, он давно уже понял, что все известные ему средства, от кровопусканий до сложных травяных сборов, давали лишь внешний эффект и облегчали жизнь скорее родичам безумца, чем ему самому. И все же он обязан был попытаться. – Ты, знаешь ли, и раньше редкую чушь нес. Откуда ты вообще всего этого понабрался?
– Не знаю, – огрызнулся Дженси – но в голосе его мелькнула нотка отчаяния, и Андерс, присев рядом с ним, ободряюще сжал его плечо. – Просто помню. Только все неправильно, доктор, понимаешь?
– Пока нет, – внимательно наблюдая за ним, спокойно и доброжелательно проговорил Андерс. – Давай с начала, может, пойму.
– Я… – поколебавшись, начал Дженси. – Мне иногда мерещится, будто я чужими глазами на все смотрю – не понятно ничего и страшно ужасно, и какие-то куски да обрывки вспоминаются, на бред горячечный похожие. А я в них и усомниться не могу, будто своими глазами видел – только, доктор, не могло всего этого быть! У меня ж дырок в памяти нету, я с самого детства все помню: мамку, папку, как головастиков в речке ловил и сестрам в корзинки подкидывал, как соседскую девчонку за косы дергал. А тут и понять не могу, где правда, а где приблазнилось. – Мальчишка, который обычно держался стойко и почти сурово, подражая окружавшим его мужчинам, жалобно сморщил нос, как будто в попытке сдержать слезы, и вдруг с какой-то очень взрослой, совершенно ему не по возрасту ненавистью в голосе добавил: – А все из-за этой жопы с крыльями!
– Кого? – удивился Андерс, не готовый к такому полету мысли.
– А я даже рожи его не помню, – как будто не услышав, сокрушенно добавил Дженси. – Ни рожи, ни имени, все мозги вверх дном поставил, пидор пернатый! Перья б ему повыдергать, так ведь не достанешь!
– А серебро не поможет? – неуверенно поинтересовался Андерс, который уже успел попривыкнуть к тому, что едва ли не во всех своих и чужих несчастьях Дженси винил разнообразную нечисть – и демонстрировал при этом странную для парнишки из портового района Глазго эрудицию.
– Да что ему серебро, его меньше чем святым огнем не проймешь, – обреченно махнул рукой юнга. – Так ведь мало того, что освященный елей достать негде, надо ж ещё знать, кого ловить.
Андерс в задумчивости потер подбородок, пытаясь найти хоть какую-то зацепку в странной логике мальчишки.
– А что такое «пидор»? – помолчав, осведомился он. Известные ему средства излечения сумасшествия пока казались ему либо заведомо неэффективными, либо, напротив, чрезмерно жестокими. А вот разговоры о нечисти – вернее, просвещение невежд вроде него – Дженси обычно успокаивали, он сразу начинал чувствовать себя мудрым и опытным.
– Пидорас, – не более понятно ответил все ещё витавший в своих мыслях юнга. – Ну, содомит, то есть. Ну то есть не совсем содомит.
– Это как? – мысленно поморщившись, терпеливо уточнил Андерс. Непонятное словечко и в первый раз показалось бранным, а теперь он лишь убедился в истинности своих догадок. Хотя чего ещё он мог ждать от пиратского выкормыша?
– Ну, содомит – это просто мужик, который других мужиков любит, – с готовностью растолковал Дженси. – А пидор – это такой мужик, который вообще не мужик.
– А в чем разница? – запутавшись окончательно, переспросил Андерс.
– Ну я же говорю, – обреченно вздохнув, снова принялся объяснять Дженси. – Содомит – это мужик, который не с бабами, а с другими мужиками трахается. Он все равно мужик, вон, на Хоука погляди. А пидор – это гулящая девка с членом, только блядует не от душевной пылкости или потому что жрать нечего, а исключительно по природному скотству. Ну и вообще погань редкая. Ругательство это, короче.
– Ясно, – озадаченно согласился Андерс, и лишь через мгновение осознал, что именно услышал: – Погоди, ты сказал, что Хоук – содомит?..
– Ну да, – в недоумении покосился на него Дженси. – А ты ещё не понял, что ли?
– Вот теперь понял, – пробормотал себе под нос Андерс и, оставив удивленного юнгу в одиночестве, двинулся прочь.
Уютный маленький мирок, который он успел себе придумать, разваливался на глазах, лишившись опоры, и от осознания собственной ошибки сразу стало тоскливо и муторно.
Он ведь и впрямь ничего не замечал. Хоук держался так, что сама мысль о подобном казалась нелепицей, и Андерс вопреки всему действительно начал верить, что тот пощадил его просто из любопытства. И – отчасти – из того самого христианского милосердия, от которого его не смогла отучить даже жестокая пиратская жизнь.
Но теперь он волей-неволей вспомнил, что Гаррет был куда умнее, чем казалось – и вовсе не так простодушен. Его спокойное, небрежное дружелюбие вполне могло оказаться обычной хитростью, удобным способом усыпить бдительность и поймать Андерса в ловушку собственной совести. В самом деле, разве посмел бы он отказать своему спасителю в заслуженной благодарности – в какой бы форме тот ни потребовал её выразить?
Строго говоря, ему никто не лгал, но Андерс все равно чувствовал себя обманутым. Похоже, его история повторялась, причем далеко не лучшие её моменты, а иногда мелькавшие перед внутренним взором заведомо несбыточные образы теперь отчетливо отдавали гнильцой.
– Ты чего как в воду опущенный сидишь? – хлопнув его по плечу, жизнерадостно поинтересовался Хоук. Андерс дернулся, вывернувшись из-под его руки, и Гаррет, отступив на шаг, озадаченно посмотрел на него.
– Ты и правда… – Андерс запнулся под его удивленным взглядом, но глупая, перемешанная с гневом и разочарованием обида все-таки прорвалась наружу: – предпочитаешь в постели мужчин?
Гаррет недоуменно нахмурился и, помедлив, кивнул, и Андерс саркастично осведомился, чувствуя, как вмиг заныли сами собой сложившиеся в недобрую усмешку губы:
– Какой сюрприз! И когда же ты, друг мой любезный, собирался перейти к решительным действиям, неужели только на Тортуге? Так уверен, что чувство признательности не позволит мне просто сбежать?
Несколько мгновений, таких долгих, что они показались Андерсу чуть ли не вечностью, в глазах Хоука не было ничего, кроме растерянности. Но затем его взгляд заледенел, а закаменевшие, вмиг ожесточившиеся черты исказила надменная, выверенная до миллиметра, словно у потомственного аристократа, улыбка, походившая на плевок в лицо:
– Я и впрямь предпочитаю мужчин, – процедил он, и от обманчиво ровного тона его голоса у Андерса мороз прошел по коже. – Но я, видишь ли, совсем извращенец: я предпочитаю мужчин, которые отвечают мне тем же. Так что твое беспокойство напрасно, – резко закончил он и, порывисто развернувшись, в мгновение ока скрылся на вантах.
Лишь после этого Андерс заметил, что, затаив дыхание в начале этой короткой отповеди, так и не осмелился вздохнуть. Путавший его мысли гнев отступил, и он, неожиданно ясно осознав несправедливость своего оскорбления, немедленно пожалел о сорвавшихся с языка словах.
Стыд, жгучий и тягостный, как будто замкнул ему уста: от одной лишь мысли о том, чтобы просить прощения, к горлу подкатывал ком, а внутренний голос, преисполнившийся ядовитого ехидства, принимался вопрошать, вправе ли он заговаривать о том, чего так явно не заслужил. Похоже, Гаррет был задет не на шутку: слишком стремительно он, не знавший слова «трусость», сбежал туда, куда Андерс, несмотря на приобретенные навыки, все ещё опасался соваться.
Не заметить столь явное нежелание его видеть было невозможно, и все же за пару часов Андерс извелся так, что мучительная потребность в признании своей вины стала сильнее страха перед гневом Хоука и коварной высотой рангоута.
Ветер на высоте грот-марса-рея был куда холоднее, чем на палубе, и его, одетого в одну лишь потрепанную рубаху, вмиг пробрало до костей. Хоук, как будто не замечавший холода, равнодушно обозревал горизонт и даже не взглянул на отчаянно вцепившегося в ванты Андерса. Как будто тот был пустым местом.
– Гилберт, архиепископ Кентерберийский, – напрочь забыв все тщательно продуманные извинения, медленно начал он и лишь через несколько мгновений, спохватившись, удивился подобному вступлению. Однако Хоук, который, похоже, собирался игнорировать его и дальше, удивленно моргнул и мельком покосился на него, и Андерс собрался с духом и, уставившись на самый кончик видневшегося за парусами бушприта, продолжил: – предполагал стать образцом милосердия и христианского всепрощения. Благо целостности Британской Империи мелкая свара в шотландском Хайленде не угрожала, а значит, можно было за малую цену подкрепить поугасшую было народную любовь. Он был весьма огорчен, обнаружив, что его «безвинно пострадавшая» марионетка не так хороша, как он того желал. – Гаррет молчал, по-прежнему не глядя на него, но Андерс шкурой чувствовал его внимание и, сглотнув, заставил себя произнести это вслух: – Он предполагал спасти и обласкать глупого юнца, убийцу, поднявшего руку на соседа своего – но никак не содомита. Который, вдобавок, продолжал упорствовать в своем грехе даже после исповеди и порицания самого примаса Англии.
Хоук чуть слышно хмыкнул, и холодная рука, стискивавшая андерсовы внутренности и мешавшая дышать, вдруг разжалась, позволив ему проговорить:
– Прости. Я… – он опять сбился и, неловко усмехнувшись, покачал головой: – Вряд ли глупость можно счесть достойным оправданием, но другого у меня нет. Я был к тебе несправедлив и не имел ни повода, ни права тебя упрекать.
Гаррет снова покосился на него и, едва заметно кивнув, поинтересовался:
– Это епископ тебе так подсобил?
– С Новым Светом-то? – напряженно хохотнул Андерс. – Он самый. Не вышло из меня красивого жеста, никакая тайна исповеди не поможет, если исповеданный сам молчать не станет. Позор на всю Британию: примас Английский мужеложца миловать вздумал. А к чему бы это, а сам он не из их ли числа, часом?.. – Он презрительно поморщился и, стараясь говорить небрежно, пояснил: – Оставить меня там он не осмелился: вписал судовым врачом на «Рыцаря Храма», тот как раз отходил на Ямайку. И намекнул, что мне лучше бы не возвращаться, все равно дальше первого пирса не уйду. Да и мне… незачем мне было возвращаться.
Хоук снова кивнул. Андерс, которого короткий разговор вымотал едва ли не больше, чем целый день работы на палубе, навалился грудью на рей и уставился на склонявшееся к закату солнце. Несколько минут прошли в тишине, которая почти перестала казаться тягостной, и наконец он, сделав глубокий вдох, проговорил:
– Когда мы прибудем на Тортугу и я рассчитаюсь с долгом… Можно я приду к тебе… – Он запнулся и, беспомощно рассмеявшись, мотнул головой: – Ах, черт, я же все равно не знаю, как нужно ухаживать за мужчинами. Не серенады же тебе петь.
– Чур, букетом по морде не бить, – вдруг проговорил Гаррет, и Андерс, подняв на него глаза, чуть не свалился с перта: тот улыбался едва заметно, самым краешком губ, но от этой улыбки и засиявшего каким-то неземным светом взгляда начали подгибаться колени, а охваченное жаркой слабостью тело вмиг вышло из повиновения. Он растерянно моргнул, едва сдержав желание потянуться за поцелуем, и Хоук, снова отведя взор, невинно добавил: – А то сам же потом зашивать будешь: у роз в губернаторском садике шипы в ягуарий коготь размером.
То ли Гаррет и впрямь не был злопамятен, то ли, закаленный занятными личностями вроде того же Дженси, попросту привык относиться к людской дурости снисходительно – но Андерс, настороженно поглядывавший в его сторону, никаких признаков затаенной обиды так и не заметил. Однако избавиться от ощущения некоторой неловкости ему все равно не удавалось, слишком яркой была память о том, как из-за нескольких несправедливо резких слов едва ощутимое тепло чужого взгляда в мгновение ока сменилось арктическим холодом.
С наступлением темноты корабль затихал, и на палубе оставался только рулевой и пара дежурных матросов. Андерс, обычно старавшийся не отставать от остальных, в этот раз замешкался и с полчаса сидел у бушприта, пытаясь привести мысли в порядок. Однако в конце концов он все-таки направился в кубрик, собрав все свое мужество в надежде достойно встретить все, с чем ему предстояло столкнуться.
– …и вот, собрались они на поле. – Уже на верхних ступеньках трапа он услышал голос Гаррета и невольно улыбнулся: похоже, его опять зажали в угол и потребовали байку на ночь. – Битва, значит, вот-вот начнется, старики молятся, юнцы поджилками трясут и храбрые рожи корчат. Выходит тут король Гарри перед своим войском и говорит: братцы, будем драться так, чтоб нас ещё сотню лет каждая сука помнила! – Хоук, стоявший посреди кубрика, в самом центре круга тусклого света, вдруг прервался и, оглядев своих слушателей, непринужденно пояснил: – Ну то есть, он же король, ему так выражаться не положено. Он совсем по-другому сказал. – Он на миг прикрыл глаза и негромко начал:
Сегодня день святого Криспиана;
Кто невредим домой вернется, тот –
Голос его постепенно набирал силу, и ошарашенный Андерс ловил каждое слово, едва замечая, что оживленно перешептывавшиеся пираты умолкли и завороженно уставились на Хоука. Его осанка неуловимо изменилась, из тела ушла звериная грациозность, сменившись жестким достоинством рыцарственной стати, а устремленный на собравшихся вокруг него мужчин взор преисполнился какой-то сверхъестественной, неодолимой мощи.
Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана.
Кто, битву пережив, увидит старость,
Тот каждый год, собрав друзей
Им скажет: «Завтра праздник Криспиана»,
Рукав засучит и покажет шрамы:
«Я получил их в Криспианов день».
Его голос гремел, словно звон клинков на поле боя, отзывался в самом сердце жаром предвкушения, и Андерсу уже казалось – прикажи тот кинуться грудью на меч, он подчинился бы ему без колебаний.
Хоть старики забывчивы, но этот
Не позабудет подвиги свои
В тот день; и будут наши имена
На языке его средь слов привычных:
Король наш Гарри, Бедфорд, Эксетер,
Граф Уорик, Толбот, Солсбери и Глостер
Под звон стаканов будут поминаться.
Старик о них расскажет повесть сыну,
И Криспианов день забыт не будет
Отныне до скончания веков;
С ним сохранится память и о нас –
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,
Мне станет братом: как бы ни был низок,
Его облагородит этот день;
И проклянут свою судьбу дворяне,
Что в этот день не с нами, а в кровати:
Язык прикусят, лишь заговорит
Соратник наш в бою в Криспинов день.*
Хоук замолчал. Опустившаяся на кубрик тишина казалась оглушительной, словно захваченные его пламенной речью пираты забыли даже дышать. Сидевший практически у его ног Дженси замер с открытым ртом и смотрел на Гаррета словно на Господа Бога, и Андерс, наткнувшись взглядом на ошалевшего от восторга мальчишку, несколько пришел в себя.
Этого он не ожидал; слушая сагу о Кухулине, он мог ещё верить в то, что Хоук и впрямь всего лишь необразованный деревенский парень, которого Господь одарил дедом-ирландцем и редкостно хорошей памятью – но Шекспир рушил почти сложившийся образ, заставив его снова встретиться лицом к лицу с обретшей новые грани тайной.
– Красиво сказал, – с искренним уважением проговорил опомнившийся наконец Данкан. – Вот что значит – король, не то что вы, шавки корабельные.
Пираты отозвались согласным ропотом, даже Клюв, измотанный отступившей в последние пару дней лихорадкой, пробурчал из своего угла что-то утвердительное.
– Может, ты ещё и на латыни говоришь? – дождавшись, когда Хоук вырвется из рук восторженных товарищей, негромко поинтересовался Андерс, почти не надеявшийся на то, что его ответ хоть что-то прояснит.
– Не так чтобы хорошо, – лукаво сощурившись, с ухмылкой признался тот. – И с чудовищным гэльским акцентом.
Андерс не сомневался, что после его признания их неокрепшая дружба с Хоуком уже не будет прежней, но даже представить себе не мог истинного масштаба перемен. Нет, Гаррет вел себя точно так же, как раньше, разве что в его лукавой уклончивости Андерсу теперь мерещилось неизменно что-то почти игривое – но ему самому вдруг стало невыносимо трудно держать себя в руках. Казалось, он уже привык запрещать себе думать о притягательном, сильном мужчине, бок о бок с которым проводил целые дни, возвел эту привычку в ранг нерушимого завета и был, в общем-то, практически счастлив, довольствуясь маленькими скромными удовольствиями вроде исходящего от его тела тепла и искренности ответной улыбки. И почти научил себя верить, что вовсе не хочет того, что все равно не мог получить.
Вот только теперь он знал, что может его получить.
Пусть не сейчас, пускай гораздо позже, в неопределенном далеком будущем, когда мысль о неоплаченном долге уже не в силах будет запятнать то, что зарождалось между ними – но та невидимая стена, которой Андерс отгораживался от Гаррета, уже рухнула. И он просто не смог снова забыть обо всем, что так старательно выбрасывал из головы все это время.
Андерс чувствовал Хоука так ярко и отчетливо, словно лежал рядом с ним голым – каждый мускул, каждую косточку, крепкую задницу, которая касалась задней стороны его бедер, и упиравшиеся чуть пониже плеч выступы лопаток. И от каждой точки соприкосновения по его коже волнами расходился тягучий сладострастный жар. Гаррет был не теплым даже, а горячим, словно большой хищный кот, и это тепло окутывало привычно притиснутого к его спине Андерса, скручивая вырвавшееся из оков уже ненужных запретов тело судорогой нестерпимого желания. Ему едва хватало сил сдерживаться: так хотелось выгнуться, крепче прижимаясь к нему, поерзать так, чтобы ощутить напрягавшиеся при малейшем движении мускулы, или просто развернуться и нахально потереться носом о шею, наслаждаясь его запахом. Или хотя бы провести пальцами вдоль тыльной стороны ладони, лаская струившиеся под загорелой кожей голубоватые жилки.
Потом Андерс не на шутку удивлялся тому, что ему все-таки удалось заснуть, но упрямое тело в конце концов взяло свое: он проснулся, крепко обнимая мирно сопевшего Гаррета поперек живота и уткнувшись лицом куда-то ему под челюсть.
Ещё большее изумление вызывало у него то, что он, кажется, умудрился ничем себя не выдать. Во всяком случае, никаких «семейных» шуточек насчет его долгожданного благоволения к их любимцу от команды не последовало, и Андерс не допускал даже мысли о том, чтобы причиной этого могла быть внезапно прорезавшаяся у пиратов тактичность. К утру его, впрочем, несколько попустило – смотреть на Хоука, не думая о том, как хочется его коснуться, у него все ещё не получалось, но он, по крайней мере, смог заставить себя не отвлекаться от работы. Почти.
Показавшийся на горизонте парус Андерс сумел разглядеть только минут через пять после того, как сверху раздался вопль, оповестивший всех о его появлении. И то ему потребовалась помощь Хоука, который ткнул пальцем в крохотную точку, терявшуюся на фоне колыхавшихся у горизонта облаков, и, отмахнувшись от его вопросов, двинулся к юту. Ненадолго прервавшие работу пираты сразу вернулись к своим делам, но все равно продолжали коситься на вышедшего на мостик Миирана, который разглядывал корабль в подзорную трубу, и замершего рядом с ним штурмана, бесцветного сутулого типа, который совершенно терялся на фоне остальной команды.
Андерс думал, что все будет как в прошлый раз: боцманы прикрикнут на матросов, и те, оставив будничные занятия, разбегутся собирать оружие и готовить к бою пушечную палубу, пока верхняя команда будет ставить паруса. Однако ожидание затягивалось, а затем хмурившийся Мииран вдруг подозвал к себе Хоука, который отирался возле ведущего на мостик трапа, и, сунув ему в руки свою подзорную трубу, кивнул на все ещё почти неразличимый на фоне волн корабль.
Гаррет разглядывал его довольно долго, даже спустился с мостика, выискивая более удобную точку обзора, и Андерс воспользовался возможностью подобраться к ним поближе. Мииран, следовавший за Хоуком по пятам, недовольно глянул на него, но отсылать прочь не стал. Да и второй боцман как будто не заметил ни его самовольства, ни того, что изнемогавший от любопытства Дженси тоже бросил щетку и полез в воронье гнездо.
– Ты прав, капитан, – наконец сказал Хоук и, опустив подзорную трубу, повернулся к Миирану. – И это точно не «Санта-Ана», так что остаются только трое.
Тот раздраженно фыркнул и, буркнув что-то вроде «я так и думал», взбежал на мостик – и после этого корабль наконец ожил. Десяток матросов верхней команды взлетел на ванты со стремительностью, которой Андерс мог пока только завидовать, гулко хлопнули разворачивающиеся паруса – и «Клинок» начал постепенно менять курс.
Удаляясь прочь от маячившего на горизонте судна.
– Мы не самые могучие лягушки в этой луже, – заметив его удивление, пояснил развернувшийся к нему Хоук и, сунув ему подзорную трубу, указал на приблизившийся ещё немного корабль. – Судов с таким парусным вооружением и обводами корпуса в здешних водах всего три: испанские галеоны «Милагроса», «Сан-Томазо» и «Сангре де Сан-Мигель». Пушек на них в полтора, а то и в два раза больше, команда превосходит нас по числу почти втрое. В открытом бою «Клинок» попросту разнесут на куски. – Он умолк на мгновение и, помедлив, добавил: – Хуже всего, если это «Сан-Томазо». Испанцы вообще не в меру религиозны, но его капитан – настоящий фанатик.
– С чего ты это взял? – недоуменно нахмурившись, поинтересовался Андерс. – Я бы заподозрил скорее того типа, который назвал свой корабль «Кровью святого Михаила», чем последователя одного из евангелистов.
– Каких ещё евангелистов? – изумился Хоук. – Евангелие от Фомы там и рядом не лежало. Капитан «Сан-Томазо» назвал корабль в честь Великого Инквизитора. Торквемаду, правда, не канонизировали, но этот тип склонен игнорировать подобные мелочи. Поговаривают, он вообще любит следовать примеру своего кумира.
– Кто поговаривает? – не особенно интересуясь ответом, переспросил Андерс. Об испанской инквизиции он был наслышан, и сталкиваться с её идейным последователем ему очень не хотелось. Он и с куда более снисходительным англиканским епископом поладил из рук вон плохо.
– Карибы – одна большая деревня, – усмехнулся Гаррет. – Зайди в любой трактир, и к вечеру будешь знать все, что творилось в течение года на территории от Юкатана до Барбадоса – и, что самое смешное, по большей части это будет правдой. А про корабли, которые могут поджарить нежные пиратские задницы, и подавно болтают на каждом углу.
– И что теперь? – понимающе хмыкнув, осведомился Андерс, невольно вспомнивший то, как быстро разносились слухи по труднодоступным горным деревушкам Хайленда.
– Удираем на всех парусах, – фыркнул Хоук, которого, казалось, нисколько не тревожила нависшая над «Клинком» угроза, – и надеемся, что они не догонят. Парусность у них больше, зато у нас более узкий корпус и фора какая-никакая имеется. Авось и уйдем.
Над палубой витало еле уловимое напряжение, находившее выход лишь в том, что матросы верхней команды совершенно отбросили привычное мальчишество. Работали они с какой-то почти неестественной целеустремленной сосредоточенностью, не тратя лишнего времени, чтобы похвалиться своей ловкостью. «Клинок» шел на всех парусах, и от этого Андерсу даже казалось, что ветер стал сильнее – что, конечно же, было полной нелепицей. Он то и дело поглядывал на оставшийся за кормой галеон, замечая, что не одинок в своей тревоге, но в остальном будничная палубная суета почти не претерпела изменений.
Вражеский корабль, однако, не отставал. Даже наоборот: он, кажется, продолжал понемногу увеличиваться в размерах – теперь Андерс мог легко различить небольшое белое пятнышко у кромки темнеющего к закату неба. Ему стало не по себе: то, что пираты, все как один слегка безумные, предпочли бегство сражению, не на шутку его беспокоило. Да и знакомиться с человеком, который избрал себе в кумиры Великого Инквизитора, ему совершенно не хотелось.
– Они нас догоняют, ведь так? – поинтересовался он, отыскав Хоука на реях бизань-мачты. Ему в руки немедленно сунули какой-то трос, и они вместе с торчавшим рядом Робом принялись разворачивать фор-марсель к ветру.
– Именно, – закрепив парус, ответил Гаррет через несколько минут. – Ветер усиливается, это им на руку. – Андерс нахмурился, и он усмехнулся: – Не переживай, выберемся. В десятке с лишним миль отсюда есть небольшой архипелаг, дно возле него резко повышается – а у них слишком большая осадка, они просто застрянут. Мы пройдем острова насквозь, а испанцам придется их обходить, и они отстанут окончательно.
– Йеманжа благоволит нам, – вдруг добавил Черный Роб. – Матерь из матерей послала бурю, чтобы унести нас и скрыть от того, который кланяется голодному пламени.
– Шторм и впрямь будет, – кивнув, пояснил Хоук. – Если сумеем с умом им воспользоваться, он нам изрядно поможет.
Буря налетела внезапно. Ещё секунду назад «Клинок» шел на всех парусах, взлетая с волны на волну – и вдруг неожиданный порыв ветра тряхнул его, заставив содрогнуться до самого основания. Сзади что-то страшно затрещало, Андерс, сам себе удивляясь, тут же соскользнул на пару ярдов и, перемахнув на грота-рей, подхватил край паруса, который лопнул возле самого кренгельса.
Это был его первый шторм – первый, который он встретил на палубе, лицом к лицу со стихией. Капитан «Рыцаря Храма» во время непогоды загонял его в каюту, требуя, чтобы он не путался под ногами у команды, и Андерс каждый раз чувствовал себя отвратительно беспомощным и бесполезным. И пренебрежительные взгляды команды после этого начинали казаться ему вполне заслуженными.
Стемнело почти мгновенно, налетевшие с запада черные облака заволокли уже помрачневшее к ночи небо, и на головы пиратам обрушился проливной дождь. Подошвы грубых матросских ботинок сразу стали скользить, паруса вмиг потяжелели настолько, что уже через несколько минут руки начало пронизывать острой болью. Издалека послышались раскаты грома, и вскоре сгущавшуюся темноту прорезали вспышки молний. Где-то в глубине души Андерс – не видевший ничего дальше полутора ярдов, отчаянно цеплявшийся за отсыревшие, шершавые тросы, которые быстро обдирали с мокрых ладоней кожу – был в ужасе; но вместо того, чтобы оцепенеть, он только быстрее вязал замысловатые морские узлы и изо всех сил напрягал слух, стараясь разобрать в грохоте шторма команды более опытных моряков.
Должно быть, потому, что в глазах напряженного, явно беспокоившегося за корабль Хоука не было ни тени настоящего страха.
Буря трепала «Кровавый клинок» всю ночь. Шквалистый ветер, казалось, перекидывал его с волны на волну, едва не отрывая от воды. Мачты скрипели и трещали от натуги, ветер цеплялся даже за спущенные паруса и ломал рангоут. Бизань-стеньга все-таки не выдержала нагрузки и переломилась возле вершины; большая её часть повисла над палубой, запутавшись в такелаже, но один из обломков рухнул вниз, вскользь задев по голове стоявшего у руля Джонаса. Андерс, кое-как сообразив, о чем пытался сообщить ему с трудом перекрикивавший шум ветра Дженси, соскользнул с вант и, с трудом добравшись до кубрика, торопливо перевязал раненого.
Но узкое замкнутое пространство, как ни странно, вовсе не показалось ему безопасным, и Андерс, закончив с исполнением врачебного долга, снова выскочил на палубу. Туда, где он мог хоть что-то сделать.
Беспокоиться о скрывшихся за пеленой дождя испанцах было попросту некогда.
К рассвету они все-таки добрались до архипелага, о котором упоминал Хоук, и с первыми лучами солнца потрепанный «Клинок» медленно, словно хромая старушка, вполз в небольшую бухточку у приземистого, поросшего густым тропическим лесом острова.
Андерс ожидал, что сошедшие на берег пираты первым делом настреляют дичи и устроят праздник, однако измотанная бурей команда «Клинка» и не думала расслабляться. Дюжина матросов под предводительством второго боцмана углубилась в лес, и вскоре из чащи послышался ритмичный стук топоров. Хоук отрядил ещё полдесятка человек на охоту, а сам занялся пополнением запасов пресной воды вместе с остатками абордажной команды. Андерс собирался присоединиться к ним, но Гаррет только отмахнулся и вместо этого отправил к нему всех пострадавших. Большая их часть во время шторма даже не заметила своих ран, но на следующее утро отшибленные пальцы, растяжения и вывихнутые суставы уже начали казаться серьезными увечьями.
Сам Андерс спустился на берег совсем ненадолго, только для того, чтобы восстановить запасы хины, изрядно уменьшенные лежавшим в лихорадке Клювом. Вообще говоря, просто пошел наугад: кору хинного дерева он раньше видел только в сушеном виде и даже представить не мог, как найти среди десятка незнакомых видов деревьев нужное – которого могло и вовсе там не оказаться. Увязавшийся за ним Дженси бухтел что-то об индейских богах, но Андерс привычно пропускал его предостережения мимо ушей.
Единственное обнаруженное деревце он ободрал до самого комля.
К вечеру вся команда вернулась на борт – и вот тогда на палубу выкатили несколько бочонков рома, а кок вытащил из своей кладовки припрятанную на черный день карамель: мелкие обломки тростникового сахара, переплавленного со стручками ванили, от одного запаха которой Андерса вдруг охватила какая-то детская радость.
Он и сам не заметил, когда умудрился напиться. Казалось, всего минуту назад он смеялся, повторяя за Черным Робом движения какого-то шаманского танца, и пытался не расплескать ром из стоявшей на ладони чашки – а сейчас враз потемневший мир плавно колыхался вокруг в такт ритмичной креольской песне, и невпопад подсовывал под ноги ступеньки трапа. А потом и вовсе рухнул в пропасть.
Утро предсказуемо началось с похмелья. Голова раскалывалась, в висках обустроил обувную мастерскую целый клан лепреконов, а произошедшее накануне всплывало в голове смутными обрывочными образами.
Похоже, он и впрямь крепко перебрал. Напоить потомственного шотландского горца было не так-то просто, Андерс, кажется, изрядно разочаровал пиратов, не свалившись со служившего стулом бочонка после первой же кружки рома – но все его благоразумие и воздержанность смыло, будто штормовой волной, искренним заразительным весельем выдержавших суровое испытание людей. За первой кружкой последовала вторая; потом они с Хоуком на два голоса пели заунывную «Охоту у Чивиотских холмов», и он сокрушался о том, что под рукой нет волынки. И вроде бы даже пытался сделать её из подручных материалов, отобрав у Дженси его дудку и валявшийся под ногами бурдюк с пресной водой. После всех этих экзерсисов у него совсем пересохло в горле, и, залпом заглотив третью кружку, он сразу потребовал четвертую… Кажется, именно после этого в круг вышел Черный Роб, настаивавший на том, что они должны восславить спасшую их Йеманжу правильным танцем – и завороженный языческим ритмом Андерс, забыв о том, что ещё час назад считал себя, в общем-то, добрым христианином, полез следом, требуя обучить его шаманской мудрости.
Была и пятая кружка, и шестая; взгляд золотых хоуковых глаз жег его сильнее, чем пламя факела, который они с Робом гасили голыми руками, а сердце грохотало так, что он едва слышал азартные возгласы доставших кости моряков. Мир слегка покачивался, Андерс ненадолго отрубился на плече у Дженси, а тот даже не возмутился, только отмахнулся по-взрослому снисходительно: «У меня так брат спал, не впервой».
Брата у Дженси не было, только три старших сестры в Глазго. Видно, и он был уже нетрезв.
Дальнейшее и вовсе казалось Андерсу горстью непослушных стекляшек, собрать из которых разбитый вдребезги витраж памяти было совершенно невозможно. И он просто перебирал их по одному, вспоминая, одно за другим…
Резкий запах рома, в котором вдруг отчетливо проступили сахарно-сладкие нотки. Дыхание, щекотавшее ноющие от жажды прикосновения губы. Смех, который восхитительным вибрирующим эхом трепетал в чужой широкой груди и отдавался в прижатом к ней теле веселыми мурашками. Жаркая, живая мощь под его ладонями – и уверенные руки на его собственных плечах, на спине и талии, ласковые и надежные.
И потемневшие от страсти глаза Хоука. Властного, сурового Хоука, который стоял перед ним на коленях и ласкал его губами с бесстыдством, недоступным даже самой порочной шлюхе.
Андерс крепко зажмурился и беззвучно застонал, не в силах поверить в то, что ему все это не привиделось. То, как Гаррет без колебаний стек вниз, по-кошачьи потершись щекой о его пах; как сам он, совершенно ошалев от ощущения вседозволенности, цеплялся за растрепанные пряди и нетерпеливо толкался в горячий, сводивший его с ума рот – и Хоук позволял ему это, жмурился так, словно от души наслаждался его беспомощной жаждой, и глухо постанывал в такт его собственным стонам.
А потом, посмеиваясь, прижимал его, обессилевшего от наслаждения, к себе, разрешая целовать этот бесстыжий рот и слизывать с губ капли собственного семени.
Да смилостивится над ним Господь.
Совершенно сбитый с толку Андерс наконец осмелился открыть глаза – и чуть не взвыл от разочарования. Он был в гамаке один, и облик его заставлял подозревать, что мелькавшие перед его мысленным взором непристойные образы были всего лишь сном. Рубашка, которую он – кажется – помнил спущенной с одного плеча и задранной до самой шеи, была зашнурована и аккуратно заправлена в штаны, те, застегнутые, тоже пребывали на положенном им месте. На несколько мгновений он почти забыл даже о головной боли и, торопливо дошлепав до своего сундучка, вытащил простенькое металлическое зеркальце. На его шее должны были, не могли не остаться пятна засосов – но кожа была чиста, а единственный обнаруженный синяк сиял таким густым багрецом, какой не могли оставить даже очень жестокие губы.
– Просто приснилось, – выдохнул Андерс, после пары минут мучений вспомнив, как около суток назад хлестнул по шее лопнувший трос – и с сожалением расставшись с надеждой на реальность своих видений.
– Что приснилось? – жизнерадостно поинтересовался у него над ухом Хоук. Подскочивший от неожиданности Андерс впился в него подозрительным взглядом, но тот тоже выглядел удручающе благопристойно.
– Ересь всякая, – облизнув пересохшие губы, буркнул он. – Пить надо было меньше.
Гаррет понимающе хмыкнул.
Расспрашивать его Андерс все-таки не осмелился, но за целый день внимательных наблюдений так и не заметил ни единой причины считать, что его соблазнительный сон мог оказаться чем-то большим. Хоук, как и раньше, непринужденно избегал всего, что могло бы быть истолковано как нарушение их старого договора, и смотрел на него точно так же, как после того признания – с чуть приглушенным вежливости ради восхищением и предвкушением, без намека на собственническое удовлетворение человека, который уже получил свое.
С мелким ремонтом команда «Клинка» управилась быстро, и уже через день корабль снова вышел в открытое море. Сгинувший во время шторма испанец не показывался, и Андерс, вздохнув с облегчением, вернулся к прежним занятиям.
На третий день после ухода со стоянки на горизонте снова мелькнул парус, и Мииран, с пару минут поизучав чужой корабль в подзорную трубу, отправил «Клинок» в погоню. Шедший на всех парусах флейт заметно превосходил в скорости встретившееся им судно, пузатое и низко сидевшее в воде, и всего через несколько часов раздался первый пушечный залп.
Андерс, торчавший на реях вместе с верхней командой, торжествующе заорал, увидев, что одно из ядер в щепки разбило руль добычи, и почти устыдился собственной радости.
Потерявший управление корабль – испанец, как сказал Малыш Джекки – не остался в долгу, и Андерс невольно вздрогнул, когда всего в паре ярдов от него картечь сорвала часть такелажа и снесла нок грота-рея. Паре сворачивавших парус матросов повезло куда меньше, и он, переглянувшись с Робом, который распоряжался верхней командой, спустился вниз. Перевязав раненых, Андерс устроился со своим саквояжем там, где носовая надстройка хоть немного защищала его от свистевшей над палубой картечи, оставляя ему возможность следить за тем, что происходило на корабле.
– Держи. – Андерс с удивлением уставился на протянутый ему короткий палаш, и появившийся невесть откуда Хоук, нетерпеливо глянув на него, пояснил: – На всякий случай, чтобы не приходилось ланцетом отмахиваться. Управишься?
Сомкнув пальцы на рукояти, Андерс внимательно осмотрел клинок и сделал несколько взмахов, примериваясь к его весу, а затем уверенно кивнул:
– Я с таким учился, – и, хмыкнув, добавил: – Мой детский, правда, полегче был, но с тех пор и я стал заметно сильнее.
Гаррет едва заметно улыбнулся и, хлопнув его по плечу, вернулся к абордажной команде, которая встретила своего предводителя тихим предвкушающим ворчанием.
Канониры у испанцев оказались не слишком умелыми. «Клинок» пару раз тряхнуло, но его рулевой каждый раз успевал повернуть корпус корабля так, что повреждения оказывались пустяковыми, а картечь, с оглушительным свистом летавшая над палубой, только потрепала такелаж и легко ранила нескольких матросов. Андерс, наскоро замотав их царапины, даже не стал запрещать им лезть в бой.
А вот с абордажем дело не заладилось. Андерс даже представить себе не мог, что за сокровище находилось в трюме этого корабля, но его команда дралась с такой яростью, словно он был по самую палубу загружен чистым золотом. Звон клинков, запах крови и пороха и свирепые вопли бросившихся в атаку пиратов заставляли его сердце колотиться в горле, заражая каким-то хищным азартом и лишая привычного благоразумия. И на палубу вражеского корабля Андерс спрыгнул не с бинтом наготове, а с обнаженным клинком.
И был не так уж не прав: прежде, чем он смог добраться до первого из своих раненых, ему пришлось отбиваться от нескольких одетых в форменные камзолы испанцев, которые выскочили из скрытого под бухтой каната люка, словно чертики из табакерки.
– Зажми! – бросил Андерс, швырнув распростертому на палубе бледному пирату приготовленный загодя кусок чистой ткани, и, выхватив палаш из ножен, отбил в сторону занесенную над его пациентом шпагу. Испанец растерянно моргнул и в тот же миг захрипел, выронив свое оружие и схватившись опустевшими руками за пронзивший ему грудь клинок. Андерс выдернул палаш и тут же оказался вынужден отражать ещё одну атаку.
Перевязать раненого он все-таки успел: вовремя обернувшийся Хоук заметил его бедственное положение и, прихватив с собой пару человек, загнал навалившихся на него испанцев обратно в кормовой кубрик. Однако эта передышка оказалась короткой, и Андерс, перетянув ещё одному пирату рассеченное плечо, снова взялся за клинок.
Не то чтобы его это огорчало. В крови уже вовсю пылал злой боевой азарт, рука, вспомнившая тяжесть оружия, сама летела в удар – и чувствовать плечом крепкое плечо разгоряченного схваткой Хоука было так сладко, что в сравнении с этим меркло любое прелюбодейство. Особенно когда Андерсу, который уже чувствовал себя настоящим пиратом, случалось поймать взгляд пылавших вдохновением битвы золотых глаз и усмехнуться в ответ на хищную звериную усмешку.
Но все же упоение оказалось недолгим, и врачебная привычка отравила его ещё прежде, чем окрепшее от матросской работы тело ощутило первую усталость. Даже сосредоточившись на угрожавших ему самому противниках, Андерс не мог не замечать того, как окрашивались кровью рубахи его товарищей, которые наседали на сгрудившихся возле мостика испанцев – и начинал не на шутку злиться от того, что не мог до них добраться.
Сражение затягивалось. Испанцы падали один за другим, раненые пираты, те, что уже не в силах были держать клинок, отступали, освобождая место товарищам, и принимались перезаряжать пистолеты. Число противников уменьшалось все быстрее, но сдаваться те и не думали.
– Чтоб тебя! – сплюнул Андерс, выцепив взглядом скрывшегося за спинами своих подчиненных испанского капитана. Тот что-то кричал высоким пронзительным голосом, кажется, грозил своим офицерам всеми карами небесными и земными, если те немедленно не выкинут пиратов с его судна, но хвататься за шпагу сам вовсе не спешил. Его напомаженные усы дрожали, словно веер испуганной дамочки, и он каждый раз чуть не падал на палубу, увидев направленные в его сторону пистолеты.
Андерс отбил ещё два выпада, рубанул одного из нападавших по плечу и, поймав шпагу второго своим клинком, заставил его развернуться боком к не упустившему случая Хоуку. Однако мгновением спустя на них набросились ещё трое, подгоняемые воплями капитана, и не сумевший сдержать гнев Андерс свирепо отчеканил, лишь через миг удивившись нечаянной соразмерности слетевшей с языка брани:
– Трупов пожиратель,
Павший в слов сраженьи,
Вовсе в буре копий
Сгнил кобылы сердцем.
Быть жилищу жизни
Пищей змеям моря.
Видят клены битвы:
Муж ты женовидный!**
Прикрывавший его спину Гаррет одобрительно хохотнул и, заметив просвет между спинами наседавших на испанцев товарищей, разрядил в него свой второй, волей случая ещё не разряженный пистолет. Отвлекшийся на очередную атаку Андерс краем глаза заметил, что испанский капитан нелепо взмахнул руками, как будто споткнувшись на ровном месте – и вдруг рухнул навзничь, забрызгав собственной кровью стенку своей каюты.
Казалось, на один короткий миг замерло само время – но затем осознавшие гибель вражеского командира пираты разразились торжествующими воплями, и ещё через несколько минут, когда ещё два офицера упали замертво, испанцы наконец бросили оружие. Хищно щурившийся Хоук мстительно вонзил клинок в грудь покушавшемуся на Андерса солдату, но все же позволил остальным сдаться.
Собиравший вражеские шпаги Дженси поглядывал на Андерса как-то странно, но тот, получив наконец возможность заняться своим делом, не обратил на это внимания.
* Уильям Шекспир, «Генрих V», пер. А. Смирнова.
** Хулительные песни скальдов сохранились плохо. Пришлось сочинять самому.
@темы: творчество, тексты, Я, аффтар!, cat-person^_^, ДА-драбблы
-
-
06.10.2013 в 09:14-
-
06.10.2013 в 09:36Сэмми? Ну у Дженси и видения!
Нид! Нид сложил!
Пошла верещать на Фикбук!
-
-
06.10.2013 в 10:31вопросик
Дженси все также радует. Особенно его, как я понимаю, глюки-видения будущего.
Такая правильная разница между простой речью Дженси и аристократической Андерса.
Объяснение с Хоуком получилось эмоционально красивым и задело за живое.
А уж эротический сон-несон Андерса - это просто ах ♥♥♥
Еще раз повторюсь - чудесное продолдение ♥♥♥
-
-
06.10.2013 в 11:14Мурр%)
gerty_me, Спасибо))
Нет, предложение закончено. Оно просто не там начато))
Глюки или воспоминания - кто знает?.. Бгы-гы-гы)))
мрр)