М!Хоук/Андерс в модусе "молодые долбоебы". Церебральный секс, слэш, хэппи-энд.
Хотя в целом это ещё совсем не энд
Рискнуть?Лучше бы Хоук его возненавидел.
…нет, поначалу Андерс решил, что так ему, заразе упрямой, и надо. Раз уж даже главный оболтус Кинлоха в его лице сумел додуматься до того, что замалчивать серьезные разногласия – это не по-взрослому и совсем не умно, то Гаррету сам Создатель велел прийти к тому же выводу, причем намного раньше. Так что его нынешнее упорство было не более чем глупым ребячеством.
И в этом ребячестве он, как обычно, был чудовищно последователен.
Андерс его даже не видел почти. У учеников их возраста общих занятий уже практически не было: обязательные для каждого мага курсы они осваивали самое позднее к пятнадцати-шестнадцати годам, а затем продолжали обучение у наставников тех магических школ, к которым имели способности. Так что Гаррет большую часть времени проводил у стихийщиков или силовиков, пока Андерс болтался в лазаретном крыле с мэтрессой Винн и её помощниками. По учебной надобности они вообще встречались только у мэтра Торрина, и почему-то Андерс лишь сейчас заметил, как мало времени это занимало – всего по нескольку часов каждый второй день.
Специально разыскивать Хоука ему, конечно, даже в голову не пришло. Просто было совсем нетрудно разок-другой вернуться в спальню сразу после занятий и почти демонстративно засесть в читальном углу с какой-нибудь не очень разрешенной книжкой вроде «Сплетения естества» – за которую, впрочем, ему грозили самое большее головомойка да пара покаянных молений. Или, например, подольше побродить по библиотеке, выбирая самый удобный стол: не слишком близко, чтобы не торчать на глазах у дежурного храмовника, но все же не настолько далеко, чтобы потребовалось просить ещё одну лампу в дополнение к потолочным светильникам. Или хотя бы засидеться в столовой, увлекшись общением с приятелями и напрочь забыв про кружку с давно остывшим медово-травяным отваром. В общем-то, Андерс и раньше так делал, просто чуть пореже… и не поглядывал при этом по сторонам, высматривая знакомый резкий профиль.
Ладно, раньше он так делал намного реже.
Вот только проку с его хитростей не было никакого. Библиотеки Кинлоха были огромны, в них можно было спрятать целую армию, не то что одного-единственного старшего ученика, который наверняка не хотел, чтобы ему мешали заниматься. В то, что Хоук мог внезапно излечиться от своей фанатичной любви к пыльным древним фолиантам и поиску всяческого знания на страницах оных, Андерс верить отказывался – как и в то, что тот стал бы прятаться именно от него. Однако что бы ни было тому причиной, результат оставался неутешительным: ему всего пару раз удалось краем глаза заметить ученическую мантию со знакомой подпалиной на подоле, да и то она сразу скрывалась из виду. На случайную встречу в столовой Андерс с самого начала не особо рассчитывал, а в спальню правильный маг Гаррет теперь возвращался ровнехонько за минуту до отбоя и, наскоро приготовившись ко сну, тут же валился в кровать. И даже без книги. А поутру, едва поздоровавшись с соседями, тотчас скрывался в каменных лабиринтах Кинлоха.
Впору было заподозрить, что он тоже нашел себе кого-нибудь до крайности утомительного, но Андерс не опускался до подобных домыслов. Очень старался, во всяком случае. И вовсе не разглядывал Хоука, по утрам сталкиваясь с ним в купальне, ну чего он там не видел? Разве что пары-тройки едва заметных пятнышек под ключицами, напоминавших следы чужих губ… или отпечатки книжных углов, Андерс не мог сказать наверняка.
И только на занятиях у мэтра Торрина все как будто было по-прежнему. Увиливать от них Хоук и не пытался, и Андерс был уже почти рад тому, что хотя бы раз в два дня мог увидеть скучную гарретову рожу на положенном ей месте.
Во время тренировок лицо у Хоука всегда становилось настолько отрешенным и сосредоточенным, что в сравнении с ним даже забрало храмовничьего шлема начинало казаться эталоном выразительности и открытости, так что при виде привычной картины мучившее Андерса беспокойство несколько стихало. А приглядываться внимательнее было, по большей части, просто некогда: стоило ему на миг отвлечься или ослабить концентрацию, и он тут же пропускал какое-нибудь заклятие, которое впечатывало его в стену. В этом Гаррет не изменился совершенно: он был, как и прежде, хладнокровен, методичен и абсолютно безжалостен, так что уже через несколько минут схватки Андерс начинал думать лишь о том, как бы не дать снова размазать себя по полу.
Вот только его тревога, даже угаснув ненадолго, вскоре возвращалась в полной мере. Гаррет, конечно, всегда был клятым Мэтром Безупречностью, но теперь в идеальной соразмерности его боевых связок Андерсу мерещилось что-то откровенно неестественное. И та бесстрастная маска, которая должна была скрывать его намерения от противника, все меньше казалась маской и все больше – лицом. Как будто тот потайной огонь, который все-таки прорывался прежде сквозь оковы его воли, выгорел дотла, и даже угли его остыли и рассыпались пеплом.
Андерс раздраженно фыркнул, поймав себя на какой-то дурной поэтике, поднялся на ноги и пару раз хлопнул в ладони, изображая аплодисменты. А скотина Хоук, опять извозивший его в пыли, даже не повернулся в его сторону, так и глядел на мэтра Торрина в ожидании новых распоряжений, и Андерсу стало почти обидно. В его похвалах Гаррет, и так прекрасно знавший себе цену, никогда не нуждался – и все же раньше вспыхивавший в его глазах азарт, найдя свое отражение во взгляде соперника, становился чуть явственней и жарче. И Андерс даже начинал думать, что именно поэтому они с Хоуком, выставленные друг против друга нелепым приказом, все равно оставались не противниками, а соратниками. И, может быть, почти сообщниками: ведь эти уроки должны были стать наказанием для них и точильным камнем для новых инструментов Церкви, а стали отдушиной и опасной – и оттого ещё более притягательной – игрой.
А теперь Хоук смотрел на него так, словно отрабатывал тяжкую повинность, и в сравнении с этим даже то, что в любой момент его могли размазать тонким слоем по любой из четырех стен на выбор, уже не казалось Андерсу настоящим поражением. Даром что он был почти уверен в том, что для этого Гаррету вовсе не нужно было напрягаться всерьез, не нужно было того боевого вдохновения на грани одержимости, за которым он каждый раз наблюдал, как зачарованный – с лихвой хватило бы просто умения и трезвого расчета.
Как оказалось, Андерс сильно недооценивал наблюдательность мэтра Торрина. Или, быть может, наставник просто лучше знал, куда и на что нужно было смотреть. Андерс ещё только гадал, не примерещилась ли ему почти оскорбительная гарретова снисходительность, а тот уже ужесточил предъявляемые к Хоуку требования настолько, что Андерс поначалу даже ушам своим не поверил. Так и удивлялся, что мэтру Торрину вообще пришло в голову придираться к своему безупречному ученику, пока все не пошло наперекосяк.
– Нет, так не годится! – неожиданно прервав едва начатую дуэль, раздраженно воскликнул наставник. Сосредоточившиеся на предстоящей схватке юноши его попросту не услышали, и сэр Лара, повинуясь знаку старшего мага, накрыл их «тишиной». Андерс, оглушенный и дезориентированный, неловко плюхнулся на задницу и возмущенно уставился туда, где, по его предположениям, должен был находиться мэтр Торрин, однако тот, не обратив внимания на его недовольство, уже принялся распекать Хоука: – Гаррет, да что с тобой такое? И нет, твое вечное «все в порядке, наставник!» меня не устроит! – поспешно бросил он, опередив только-только открывавшего рот ученика. Растиравший виски Андерс в недоумении нахмурился: ему вовсе не казалось, что с Хоуком было что-то не так, он даже от «тишины» уже почти оправился, зараза этакая.
– Но со мной действительно все в порядке, мэтр Торрин, – почтительно и непреклонно возразил успевший подняться на ноги Хоук. Андерс чуть слышно фыркнул, с точностью до слова угадав его реплику, и крепко зажмурился в надежде на то, что после этого ему все-таки удастся толком сфокусировать взгляд.
– В самом деле? – преувеличенно изумился Торрин, порывистым, совершенно ему несвойственным жестом уперев руки в бока. В его исполнении эта поза выглядела скорее смешно, чем грозно, но разгневанному чародею было так явно наплевать на то, как он выглядел со стороны, что это несколько скрадывало нелепость его манеры. – В таком случае, старший ученик Хоук, будьте так любезны объяснить, почему вы позволяете себе халтурить на моих занятиях! И это продолжается уже не первую неделю, так что извольте опустить всякую ерунду вроде головной боли и неудачного расположения звезд!
Андерс аж воздухом поперхнулся от изумления, и от слишком резкого движения в висок принялась зловеще постукивать вызванная «тишиной» мигрень. Все-таки мэтр Торрин изрядно перегнул палку, назвав Хоука халтурщиком. Конечно, Андерс тоже подумывал о том, что первоначальный гарретов энтузиазм в последнее время как-то поугас, но все же до подобного было ещё ой как далеко. Одолеть его по-прежнему было задачей почти непосильной, даром что Андерс тоже ушами не хлопал и вообще тратил немало времени и сил на то, чтобы не позволить Гаррету оставить его слишком далеко позади.
– Прошу прощения, мэтр Торрин, но я и не думал халтурить, – невозмутимо отозвался Хоук. Андерс решил воспользоваться намечающейся передышкой и, перебравшись на одну из стоявших вдоль стены скамеек, прислонился затылком к холодной каменной стене. Не успевшая набрать силу мигрень начала понемногу стихать, и он снова взглянул на стоявшего перед наставником приятеля.
– Гаррет, я же знаю, что ты способен на большее! – страдальчески вздохнув, принялся увещевать его Торрин. Неожиданная мягкость его голоса показалась Андерсу откровенно подозрительной, да и Хоуку она, похоже, доверия не внушала. Хотя по его лицу, ещё менее выразительному, чем обычно, судить об этом было сложно. – Я ведь с самого начала объяснил вам, что на моих уроках нельзя будет работать спустя рукава, иначе с них не будет никакого проку. – Маг сделал паузу, явно предназначавшуюся для хоукова «да, наставник, я все понял», однако тот промолчал, и сдержанное раздражение, написанное на лице Торрина, сменилось откровенным гневом. Он вновь сделал глубокий вдох, но в его голосе все равно прозвучала почти неприкрытая угроза:
– Гаррет, не пытайся меня надуть. Подобное ребячество не к лицу юноше твоего возраста и ума. Либо предоставь мне по-настоящему убедительное объяснение своему поведению, либо прекращай эту… акцию протеста.
С удивлением слушавший эти упреки Андерс попросту не успел рассмотреть мелькнувшую на лице Гаррета гримасу, только заметил, как дрогнула та отстраненно-невозмутимая маска, которая, казалось, намертво приросла к его лицу – и тут же вновь застыла в холодной неподвижности. Как будто и не было ничего.
– Вы меня с кем-то спутали, наставник. Акции протеста – это не ко мне, – без тени какого-либо чувства в голосе проговорил Хоук. Однако никто, имевший глаза, не счел бы его ровный, почти мягкий тон признаком покорности: пускай его глаза были скромно опущены к полу, но в расправленных плечах и гордо выпрямленной спине отчетливо читалось напряжение, которое не скрывала даже скрадывавшая очертания фигуры мантия. И мэтр Торрин, некогда точно так же учившийся читать намерения противника по мельчайшим жестам, не мог этого не заметить.
– Довольно, – прорычал он, явно забыв, чем закончился его первый и единственный пока конфликт с Гарретом. Наконец совладавший с мигренью Андерс беззвучно фыркнул и, заставив себя подняться со скамейки, двинулся к ним. Ну не мог же он остаться в стороне в такой момент? Но тут мэтр Торрин заговорил снова, опередив его на какие-то доли секунды: – Слушай меня, Хоук! Ты, мать твою, боевой маг, и всякую херь вроде скромности, милосердия и прочих поблажек своему неуемному приятелю будешь оставлять за дверями этого зала! А лучше вообще забудь про них нахер, потому что боевой маг с замашками церковной послушницы хуже кастрата! – Опешивший от подобной экспрессии Андерс замер, не дойдя до них нескольких шагов, и потрясенно вытаращился на наставника. Только и успел подумать, что напрасно тот принялся крыть Хоука по матушке. Будто сам не в Круге рос и не знал, что его выкормыши могли молча стерпеть любую обращенную к ним нецензурную брань – но вот упоминать о родителях в их присутствии нужно было крайне осторожно. А уж при Хоуке тем более. Однако мэтр Торрин как будто даже не заметил, что в совершенно безразличном до этого взгляде Гаррета мелькнула тень, и только повысил голос: – А теперь бросай нежничать с этим оболтусом и бей в полную силу, чтоб тебя!
Андерс уже собрался демонстративно обидеться на «оболтуса», каковым он на уроках у Торрина вовсе не был, но тут неподвижный, точно статуя Хоук шевельнулся, чуть заметно склонил голову набок и с любопытством посмотрел на оравшего на него наставника, словно тот был каким-то до крайности занятным явлением. А потом вдруг улыбнулся – так чувственно и лукаво, что Андерс тихо охнул от неожиданности и чуть не до крови закусил губу, почти испугавшись внезапно скрутившего нутро желания.
Оказывается, Гаррет мог быть красив: не безразличной соразмерностью древнетевинтерской статуи, как в те минуты, когда он полностью владел собой, а просто по-человечески, живой и манящей красотой уверенного в себе человека.
– В полную силу, значит? – мягко, даже слишком мягко переспросил он, и Андерс, с переменным успехом боровшийся с потребностью кинуться к нему и впиться в рот жадным поцелуем, немедленно насторожился. Уж чего в Хоуке точно не было, так это андрастианского смирения, предписывавшего подставлять обидчику вторую щеку. Подобравшийся к ним практически вплотную Андерс остановился снова и пригляделся повнимательней, но так и не смог понять, что за чувство едва заметно искажало написанную на лице Гаррета кротость. Ничего подобного он прежде не видел, и одного этого было достаточно, чтобы его вновь начали терзать недобрые предчувствия.
– Именно так! – запальчиво подтвердил Торрин, и Андерс озадаченно уставился на него, гадая, действительно ли он был настолько непонятлив или его попросту подводила извечная преподавательская самоуверенность.
Гаррет чуть заметно опустил подбородок в жесте, который с очень большой натяжкой можно было счесть покорным поклоном, и все тем же не по-хорошему смиренным тоном попросил:
– Пожалуйста, мэтр Торрин, закройте вон ту статую самым мощным щитом, какой только можете создать.
Андерс машинально проследил его жест: стоявшая на другом конце длинного зала «статуя» потеряла свой первоначальный облик ещё до его рождения. Ну а теперь, после их с Хоуком занятий, во время которых в неё нередко попадали пролетавшие мимо цели заклинания, от неё и вовсе остался только обломок породы со смутно знакомыми очертаниями, всякий раз вызывавшими у Андерса какие-то очень неприличные ассоциации. Его так и подмывало ещё чуть-чуть её подправить, придав этой форме некую законченность, но шутка вышла бы слишком короткой: преподобные матери и без того были не в меру озабочены всеобщим целомудрием и явно не потерпели бы на своей территории каменный член высотой в два человеческих роста.
– Зачем? – наконец догадался насторожиться Торрин, но сдержанная улыбка Гаррета стала чуть шире, ласковей – и отчего-то безжалостней – и он лишь вежливо повторил:
– Сделайте это, пожалуйста.
Командирский запал у Торрина явно угас, он как будто и вовсе забыл о том, кому здесь на самом деле принадлежало право отдавать распоряжения. Всего через пару мгновений статуя окуталась едва заметным бледно-голубым свечением, маг сосредоточенно сдвинул брови – и щит уплотнился, превратившись в почти материальную преграду. Андерс только завистливо вздохнул: у него самого подобное заняло бы не меньше трех минут, и все равно ему вряд ли удалось бы добиться подобной прочности. Торрин оценивающе посмотрел на результат своих трудов, плавно повел рукой, после чего плотное свечение щита приобрело знакомый зеленоватый оттенок, свойственный блокирующим заклятиям школы Созидания, и вопросительно посмотрел на Хоука. Позавидовать мастерству наставника снова Андерс уже не успел: Гаррет поблагодарил мэтра коротким кивком и сделал пару шагов вперед, оставив остальных за спиной. Мигом забывший о щите Андерс настороженно уставился ему в затылок, однако тот то ли сделал вид, что не обратил внимания на его взгляд, то ли действительно ничего не заметил.
В руках у Хоука что-то вспыхнуло: неярко, почти украдкой, но щербатый пол у его ног тут же оделся мозаикой рыжеватых бликов. Мгновением спустя гул пламени стал громче, Завеса дрогнула и беззвучно застонала от натуги… и все же выдержала. Андерс передернулся: трепет Завесы отозвался в теле противным недужным ознобом – но прежде, чем он успел опомниться и окликнуть явно замыслившего неладное Хоука, тот взмахом руки послал жаркий, сыпавший искрами комок магии в цель.
За миг до удара тот раскрылся, расцвел, словно раскаленный до белизны огненный бутон. Статую смело вместе с торриновым щитом, вспышка света почти ослепила Андерса, едва успевшего вскинуть руку к глазам – а затем взрывная волна горячим, словно из драконьей глотки, ветром хлестнула его по лицу и чуть не опрокинула на пол. Грохнуло при этом так, что в первый момент Андерс всерьез испугался, что у него могли лопнуть барабанные перепонки, а низкая, глухая вибрация эха заставила сердце на миг сбиться с ритма и зачастить в такт сотрясавшей кинлохские стены дрожи.
Гаррет плавно, аккуратно опустил руку – и будто бы стал меньше ростом, в мгновение ока превратившись из всесильного повелителя стихий в нечто незначительное, совершенно терявшееся на фоне результата его действий. Чужое внимание, ещё секунду назад прикованное к нему, словно лишилось якоря и само собой соскальзывало на его мишень.
Старая статуя, здоровенный блок цельного базальта, оплыла, будто свеча, и оставшийся от неё огрызок светился алым в середине пыхавшей жаром лужи расплавленного камня. В стене за ней виднелась широкая вмятина с неровными оплавленными краями, напоминавшая весенние промоины в каленхадском льду: если защитное заклятие и ослабило удар, то совсем ненамного. Мэтр Торрин, оглушенный не только грохотом взрыва, но и отдачей разбитого щита, молча хлопал глазами, с открытым ртом глядя на итог одной-единственной атаки, и никак не реагировал на вопросительный взгляд сэра Лары. На левом кулаке спохватившегося наконец храмовника сияла льдистыми отблесками готовая к применению «святая кара», но действовать без распоряжения рыцарь не спешил: Хоук, почти напоказ скрестивший руки на груди и всем своим видом демонстрировавший почтение к старшим, явно не казался ему угрозой.
Андерс снова покосился на жалкий оплавленный пенек и нервно сглотнул: при мысли о том, что осталось бы от человеческого тела, оказавшегося на месте статуи, ему становилось попросту дурно. К тому же с немалой вероятностью это было бы его собственное тело, а между тем его щиты пока и близко не могли сравниться с заклятиями, которые запросто творил мэтр Торрин… и одно из которых Гаррет снес, даже не заметив.
– Вы все ещё хотите, чтобы я бил в полную силу – по нему? – не столько услышал, сколько прочитал по его губам Андерс. Дожидаться ответа от ошеломленного наставника Хоук не стал и, резко развернувшись, стремительно вышел из зала.
Задерживать его никто не посмел.
Андерс опомнился первым и, не спросясь у наставника, кинулся вслед за Гарретом. Ещё неизвестно, сколько времени ушло бы у мэтра Торрина на то, чтобы заставить себя признать, насколько он недооценил своего ученика, а пускать все на самотек сейчас явно не стоило. Андерс наконец сообразил, что же означало то странное выражение на лице Хоука: тот вовсе не был дураком и прекрасно понимал, что вознамерился сотворить несусветную глупость – и все же сделал это с таким откровенным облегчением, что андерсов целительский инстинкт от одного этого воспоминания заходился тревожным воем. А своему инстинкту Андерс уже привык верить.
Хотя ему самому, возможно, это было даже нужнее. Он должен был взглянуть в глаза своему страху – прямо сейчас, ещё до того, как он успеет признать его существование, примириться с ним и принять как часть своего мира. Ещё до того, как он успеет точно узнать, есть ли у него вообще причины бояться.
– Зря ты это сделал, – укоризненно проговорил он, нагнав быстро шедшего к спальням Хоука. Тот едва заметно передернул напряженными плечами, не удостоив его даже взгляда – и Андерс с неожиданной ясностью понял, что вовсе не боялся гарретовой силы. Даже зная, что ещё очень долго, а может быть, и вовсе никогда, не сможет ничего ей противопоставить. Однако на сердце все равно было зябко и как-то муторно, и Андерс, не дождавшись ещё одного озарения, решил отложить дальнейшие размышления на потом. Разобраться с собственными тревогами можно было и попозже, а сейчас он просто поймал товарища за рукав и на всякий случай растолковал то, что тот почти наверняка понимал сам: – Они же теперь глаз с тебя не спустят – мало ли что ты ещё скрываешь? И вообще, возможно, перестанут верить в то, что ты самый что ни на есть обычный, среднестатистический одаренный стихийщик. Слушай, Хоук, куда ты вообще засунул свою осторожность? Всегда ведь такой предусмотрительный был, аж зубы сводило, а тут вдруг сам, считай, под храмовничий меч сунулся! Они же теперь пуганые, только дай им повод – прирежут к демоновой матери.
– С каких это пор вас волнует мое благополучие, старший ученик Андерс? – вырвав рукав из его пальцев, ледяным тоном осведомился Хоук. Андерс вспыхнул и, вмиг забыв о своем недавнем потрясении, в бешенстве толкнул его к стене, уже не заботясь о том, что их могли увидеть в столь двусмысленном положении:
– Гаррет, меня заебали уже твои выкрутасы! Хватит вести себя, как испорченная девчонка, господин будущий боевой маг!
Хоук – не иначе как от удивления – не врезал ему в челюсть, отшвырнув к другой стене коридора. Только выпрямил ещё явственней и без того прямую спину, почти картинно четким жестом скрестил руки на груди и вперил в него тот самый взгляд, под которым Андерс всякий раз чувствовал себя полным идиотом. И, конечно, начинал злиться ещё сильнее:
– Приревновал, да, зараза? Так чтоб ты знал: нет у тебя никакого права! Ни ревновать, ни решать, с кем, когда и как мне трахаться, ни ходить потом разобиженным, как внезапно залетевшая монашка! – Он с шипением выдохнул сквозь зубы и, с каким-то свирепым удовлетворением увидев, как на хоуковой челюсти заходили желваки, отчеканил: – Я тебе ничего не обещал, так что я совершенно свободный человек и сам решаю, что мне делать!
Он умолк и торжествующе уставился на подавленно – как он надеялся – молчавшего Гаррета. Вот только тот совершенно не походил на человека, который осознал свою неправоту, а мгновением спустя он и вовсе шагнул вперед, вынудив Андерса отступить, и ещё более холодным, чем прежде, тоном осведомился:
– Разве я дал вам, сударь Андерс, хоть один повод предполагать, что я покушаюсь на вашу свободу?
Андерс попросту опешил от подобной наглости. Даже открыл рот, собираясь перечислить все… и медленно закрыл его снова, неожиданно осознав, что Хоук действительно ничего такого не делал. Вообще ничего. Он не слышал от Гаррета ни единого слова упрека, ни одного требования или попытки оскорбить, и ни одно его действие нельзя было однозначно истолковать как попытку наказать Андерса за его проступок. Даже подозрения в этом были, признаться, откровенно притянуты за уши. И он так и не сумел припомнить ни одного знака внимания, ничего, что можно было бы принять за таковой – и что могло бы стать обоснованием для каких-то претензий.
Про тот поцелуй Гаррет даже не вспомнил, и Андерсу, который ещё секунду назад был готов отстаивать свою свободу самыми жесткими методами, вдруг стало почти обидно.
Явно уставший дожидаться ответа Хоук саркастично выгнул бровь, и Андерс, так и не найдя подходящих слов, только выругался сквозь зубы. Гаррет хмыкнул, усмехнулся почти сочувственно – а может, примерещилось просто – и наконец отвел глаза. А потом, не сказав ни слова, обогнул стоявшего у него на дороге товарища и отправился дальше.
Андерс выругался снова – и поморщился, услышав в собственном голосе чувство, подозрительно похожее на отчаяние.
После этого Хоук от него бегать прекратил. Вернее, столь явной трусости он себе и раньше не позволял, а теперь просто перестал особенно утруждаться, демонстрируя, насколько мало общего было у них с Андерсом. Хорошо хоть до попыток пройти сквозь него, «не заметив», Гаррет все-таки не опускался, но поводов для огорчения у Андерса и без того хватало.
Поначалу он честно пытался относиться к хоуковой блажи так, как она того заслуживала – то есть с полным и абсолютным равнодушием. И первые несколько дней у него это даже получалось… почти. По правде сказать, он надеялся, что ему хотя бы удавалось достаточно убедительно делать вид, будто ему было на все наплевать. Гаррет совершенно перестал обращать на него внимание, вообще не смотрел в его сторону – и Андерс чувствовал себя до странности неуютно, когда раз за разом оборачивался к нему, ожидая наткнуться на насмешливый, чуточку снисходительный взгляд… и видел лишь черноволосую макушку над очередной книгой. Он даже выпросил у Карла его коллекцию неприличных картинок и, вернувшись в спальню, принялся почти в открытую хвастаться ими перед соседями – а Хоук и ухом не повел. Те колкие фразы, которые привычно, словно сами собой слетали с андерсова языка, снова и снова повисали в воздухе, оставшись без ответа. И дохлую крысу, которую Андерс подложил Гаррету в ботинок, тот просто выкинул в окно, не потрудившись ни устроить ему пакость в ответ, ни хотя бы бросить какую-нибудь ядовитую реплику насчет скудости андерсова воображения.
Реплики отчаянно не хватало. Настолько, что Андерсу даже думать об этом не хотелось… так ведь он и не думал. Попросту выкинул заупрямившегося Хоука из головы и отправился искать себе развлечений в других местах. Ну ведь не мог же он, пребывая в здравом уме и трезвой памяти, всерьез скучать по их постоянным ссорам! А значит, ему просто недоставало острых ощущений – что было вовсе не удивительно, в Круге-то.
И конечно же, Андерс это упущение немедленно исправил. У него вообще было чутье на всяческие развлечения и очень богатая фантазия, не говоря уже о том, что он всегда добивался своего – рано или поздно. Платить за успех порой приходилось дороже, чем ему того хотелось, но это были уже сущие мелочи.
Вот только спокойнее на душе почему-то не стало. Свою новую проделку Андерс воплотил в жизнь с тем блистательным изяществом, о котором во времена своей безрассудной юности не мог и мечтать; к восторгу ровесников и мелких прибавилось сдержанное одобрение в глазах старших магов – во всяком случае, тех из них, кому хватило ума и характера оценить его замысел по достоинству – но ему все равно чего-то недоставало. Так сильно, что он, человек обычно спокойный и добросердечный, попросту не сумел совладать с растущим в глубине души раздражением.
С подвернувшимся под руку Сураной Андерс ругался долго и почти вдохновенно, но едва эльф прошипел последнюю фразу и, вздернув нос, направился обратно в спальни младших учеников, терзавшая Андерса скука снова навалилась ему на плечи тяжелым и душным пологом. Он даже не стал окликать Алима, пытаясь оставить последнее слово за собой – просто понял вдруг, что это ровным счетом ничего не изменит. Он, конечно, мог бы перессориться хоть со всем Кругом, только был ли в этом хоть какой-то смысл? А с тихоней-Финном, к примеру, ругаться попросту не хотелось – даже тогда, когда терзавшее Андерса раздражение становилось настолько сильным, что пальцы начинало сводить судорогой от желания вцепиться Хоуку в горло.
Попытка убийства, однако, по большей части казалась Андерсу мерой слишком радикальной, вот только оставить все как есть он тоже не мог. И дело было вовсе не в том, что ему так нужно было гарретово внимание… хотя и оно тоже, потому что в Кинлохе, как выяснилось, даже поругаться толком было не с кем.
Просто было в нынешней хоуковой идеальности что-то настолько неправильное, что Андерсу вчуже больно делалось. Разумеется, тот и раньше был занудой и заучкой… но он хотя бы был живым заучкой. Смеялся над андерсовыми шутками, пусть даже его веселье отражалось только во взгляде; вопреки всем запретам помогал ему вырастить дракона – и утешал, как мог, когда тот стал ещё одной из бесчисленных жертв Круга; насмехался над ним, снова и снова опрокидывая на пол на глазах у наставника и храмовника-надзирателя – и всякий раз помогал поднялся на ноги, давая ещё один шанс отыграться. Одним своим присутствием напоминая, что это действительно была всего лишь игра – навязанная им чужой волей и разыгранная по чужим правилам… но в любых правилах можно было найти лазейку.
Короче говоря, Андерс хотел обратно того невыносимого типа, которому так приятно было при случае утереть нос.
Вот только он совершенно не представлял, как этого добиться. Простое и честное «давай дружить» с Хоуком даже в далеком детстве не срабатывало, а уж теперь, когда они оба уже были взрослыми мужчинами, и подавно выглядело бы смешно до нелепости. Быть может, Андерс даже не постыдился бы ему уступить, хотя бы на этот раз – но неловкая попытка извиниться вдребезги разбилась о гарретово упрямство: тот наотрез отказывался признавать, что был чем-то задет, а просить прощения за вроде как несуществующую вину было попросту глупо. Ещё Андерс мог сделать вид, что совсем ничего не случилось, но это сработало бы только в том случае, если бы Гаррет решил поддержать эту иллюзию…
– А никто и не говорил, что будет просто, – обреченно констатировал он, внимательно разглядывая валявшегося на своей койке Хоука. Отчего-то тот выглядел сейчас мирным и почти расслабленным – насколько это вообще было для него возможно – и Андерс, решившись, поднялся на ноги и направился к нему.
Гаррет задумчиво листал какую-то древнюю заумь и его приближения, конечно же, «не заметил». Андерс скрипнул зубами, но не позволил себе растеряться и, в свою очередь «не заметив» полного отсутствия ответного энтузиазма, принялся взахлеб хвастаться своей недавней проделкой. По правде сказать, он почти не сомневался в том, что через пару минут, самое большее – через полчаса Хоук все-таки выйдет из себя и врежет ему в нос. Ну или хотя бы вырвет из рук увесистый трактат о борьбе с эпидемиями, которым Андерс с воодушевлением размахивал прямо у него перед лицом. Пожалуй, слишком наивно было бы рассчитывать на открытую ссору, которая дала бы им обоим возможность выпустить пар и разобраться в том, что же все-таки случилось и почему, но для начала Андерсу вполне хватило бы и попытки его ударить. Само по себе общение с крепкими хоуковыми кулаками его нисколько не вдохновляло, но если бы ему удалось заставить Гаррета хоть как-то отозваться на его действия…
Самообладанию Хоука могли бы позавидовать Усмиренные. Реагировать тот явно не собирался, и к отбою Андерс, не привыкший в одиночку тащить на себе бремя беседы – а точнее, трепаться за двоих, а то и за троих, не получая никакого ответа – совершенно выдохся и едва не разочаровался в своей затее. Вот только без толку злиться на продолжавшего выкобениваться Хоука и весь остальной мир заодно ему уже надоело в край, а ещё ему совершенно не хотелось, чтобы Гаррет решил, будто может так запросто его переупрямить.
Хмурая рожа сунувшегося в дверь храмовника, который напомнил ученикам о распорядке, стала отличным предлогом для стратегического отступления, а утром Андерс, вновь набравшийся решимости и сил, вернулся к исполнению намеченного плана – простого почти до примитивности и потому, несомненно, гениального. Действенность же его зависела лишь от того, кто из них дольше выдержит характер, но тут он был вполне готов помериться силами с Хоуком.
Проще говоря, Андерс ни на минуту не оставлял его в покое. И если утром, возле коек или даже в купальне, а потом и в общей столовой Гаррет ещё мог списать это на случайность и отсутствие у них обоих каких-либо альтернатив, то после, когда он отправился в библиотеку вместе с Андерсом, следовавшим за ним по пятам, даже последний идиот не счел бы это простым совпадением.
Андерс немножко порепетировал ту дерзкую, вызывающую ухмылку, которой ответил бы на недоуменный гарретов взгляд… но тот по-прежнему на него не смотрел. Огорченно вздохнув, Андерс вытащил с полки чудовищно скучный учебник, от знакомства с которым он успешно увиливал уже не первый месяц, и демонстративно грохнул его на стол возле уткнувшегося в свою очередную нудятину Хоука. Совсем рядом, гораздо ближе, чем – согласно неписаному этикету Круга – можно было садиться около человека, с которым ты не вел совместного исследования. Конечно, при наличии в библиотеке свободных мест… которых всегда было предостаточно.
Читать эту тоскливую муть Андерс, конечно же, не собирался. Просто сидел рядом и наблюдал за Гарретом, для виду переворачивая тихо похрустывавшие страницы и порой бросая на них мимолетный взгляд. Рассуждения какого-то древнего мастера, впрочем, местами были довольно занятны, и в порыве внезапного вдохновения Андерс принялся комментировать прочитанное вслух: не настолько громко, чтобы его голос мог помешать остальным посетителям библиотеки, но все же достаточно отчетливо, чтобы Хоуку уже не удавалось без труда делать вид, что он совершенно ничего не слышал. Учебник был толстым, так что у Андерса ещё долго не возникло бы необходимости ломать себе голову, придумывая новую тему для этого жалкого подобия беседы.
Раньше Хоук не преминул бы высказать ему все, что думал о его бесцеремонности, однако сейчас он сам загнал себя в угол: Андерс мог нести любую чушь, но Гаррету приходилось либо терпеть это молча, либо выдать, что он все-таки обращал внимание на андерсовы усилия. Если бы он просто собрал свои книжки и, не сказав ни слова, отсел на другой конец стола, Андерс, должно быть, обрадовался бы и этому… вот только Хоук даже не морщился, когда он принимался нагло приставать к нему с разными дурацкими вопросами.
Как будто Андерс и впрямь был пустым местом. Ну или преподобной матерью, принимать которую всерьез не стал бы ни один хоть сколько-нибудь разумный маг.
Карл заметно удивился, увидев его в библиотеке в неурочный час. Андерс поначалу напрягся: подозревая, что именно их свидания стали причиной нынешней хоуковой злости, он предпочел бы, чтобы Гаррет с Карлом находились друг от друга как можно дальше. Однако даже на Карла Хоук обратил не больше внимания, чем на любого другого библиотекаря, который решил бы предложить ему помощь в работе. Успевший совершенно вымотаться Андерс мысленно взвыл, а затем, позволив себе небольшую передышку, перебрался к Карлу за соседний стол и принялся вполголоса жаловаться на упорствовавшего в своем мнимом равнодушии приятеля.
О том, что подобные откровения могли не на шутку огорчить самого Карла, Андерс вспомнил слишком поздно, но тот лишь снисходительно хмыкнул в ответ на его виноватый взгляд и, немного помявшись, напомнил о необходимости соблюдать кое-какие предосторожности. А вот посоветовать что-нибудь дельное насчет того, как вернуть все на свои места, Карл уже не сумел, и Андерс, благодарно ткнувшись лбом ему в плечо, вернулся обратно. Он почти надеялся, что Хоука там уже не будет, что тот воспользуется возможностью удрать подальше, сохранив лицо – однако Гаррет по-прежнему сидел над своей книгой и, казалось, всем своим видом демонстрировал тщетность его стараний.
Андерс поскрипел зубами, в красках представил, как расквитается с Хоуком за все это издевательство, чтобы натянутая на лицо улыбка выглядела как можно более искренней – и снова принялся цепляться к нему с глупыми вопросами.
Потом-то Андерс уже не давал себе подобных поблажек. Он не отставал от Хоука ни на мгновение, умудрился пролезть даже на занятия стихийщиков: сам потом едва мог вспомнить, что именно наплел наставникам, но ни гарретовы учителя, ни мэтресса Винн не стали ему препятствовать. Он говорил, не позволяя себе беситься из-за того, что ему не отвечали; ругался, выдумывая все новые и новые клички на грани оскорбления, а порой и за гранью; размышлял вслух, озвучивая все то, о чем обычно думал исключительно молча… почти все. О некоторых вещах он даже в одиночестве вспоминал как будто тайком, пряча эти мысли от себя самого.
Андерс даже комплименты Гаррету делал. Просто не удержался однажды, увидев, как выглядели на самом деле тренировки стихийных магов – и наконец осознав, что стояло за тем небрежным изяществом, которые Хоук демонстрировал на уроках у мэтра Торрина. Это был тяжелейший труд, многочасовая упорная борьба с собственной силой – не ускользающей, неуловимо-тонкой, как у целителей, а свирепой и буйной, словно лесной пожар. Бушевавшее внутри пламя, вовсе не желавшее подчиняться своему хозяину, словно выжигало из Гаррета все лишнее, оставляя лишь прозрачное, до боли притягательное сияние его глаз. Даже его неизменная бесстрастная маска, чуть подпорченная текущим по лицу потом и усталой складочкой между бровей, как будто истончалась ненадолго, и сквозь неё проступало что-то живое и настоящее.
К немалому удивлению Андерса, именно похвала оказалась самым действенным средством. Он едва успел заметить, как дрогнули хоуковы ресницы, выдавая изумление – но даже такая скупая реакция отозвалась в его душе вспышкой торжества. Андерс тут же усилил натиск, при любой удобной и неудобной возможности упоминая обо всем, чем втайне восхищался и прежде: об упорстве Гаррета, точности его заклятий, его совершенно неожиданном обаянии, проявлявшемся лишь в минуты крайнего напряжения… Даже о внешности, которая, стоило признать, во многом соответствовала принятым в нынешнем веке канонам мужской красоты. Однако Хоук быстро справился со своей растерянностью, и вскоре он уже совершенно перестал обращать внимание на андерсовы восторги.
Впрочем, Андерс, и сам изрядно ошарашенный тем, как сильно ему вдруг захотелось прикоснуться к этому живому и теплому Гаррету, успел придумать новый, куда более перспективный план.
Трепать языком он, конечно, не прекратил, продолжая пересыпать размышления о жизни подначками и комплиментами, но теперь все время старался устроиться поближе к Хоуку и принимался наглейшим образом к нему приставать. Вернее, со стороны это выглядело совершенной случайностью; но чему Карл успел его как следует научить – так это тому, как не оставить у объекта его внимания ни малейших сомнений в том, что никакими совпадениями там и не пахло. Даже Гаррету не удалось бы этого не понять, слишком часто и настойчиво Андерс до него дотрагивался.
Прикосновения Хоук тоже игнорировал, тем более что ничего особо непристойного Андерс себе не позволял, просто не было возможности. Ну не мог же он полезть под мантию своему соученику прямо на лекции по теории строения заклинаний массового поражения или, скажем, в открытой всем взглядам столовой? А попытки зажать Гаррета в каком-нибудь укромном уголке с самого начала были обречены на провал независимо от того, какую цель ставил себе Андерс: разговорить этого упертого молчальника или просто полапать его вволю.
Впору было прийти в отчаяние, потому что хоть сколько-нибудь осуществимые идеи у Андерса уже закончились… но отчего-то не выходило. Впрочем, прекращать свою деятельность он тоже не собирался – и, пожалуй, уже не потому, что хотел выдержать характер и переупрямить Гаррета. Просто Андерс никак не мог перестать к нему прикасаться, даже почти забыл о том, что собирался добиться какого-то отклика, и лез к Хоуку просто потому, что его самого ужасно к нему тянуло. Это было все равно что гладить Пушистиуса: ощущению живого тепла под ладонями всегда сопутствовала мысль о том, что в любой момент – если он окажется недостаточно бдителен – ему в руку могут впиться острые кошачьи клыки. В случае с Хоуком последствия могли быть намного более травматичными, но почему-то Андерс совершенно этого не боялся. И уже почти перестал на это рассчитывать.
Так и таскался за Гарретом, вываливая на него все, что только приходило ему в голову, и при любом удобном случае тискал за что придется. Чаще всего попадались коленки, костлявые и жесткие, но Андерсу все равно ужасно нравилось украдкой поглаживать их под столом, бережно лаская все эти углы и выступы.
Не то чтобы он совершенно отказался от надежды добиться хоть какой-то реакции, но держаться начеку круглые сутки уже не мог, да и не видел в этом особого смысла. И меньше всего он ожидал, что казавшееся безграничным хоуково терпение вдруг подойдет к концу прямо в середине очередной усыпительной лекции по… признаться, Андерс уже давно не улавливал, о чем шла речь, сказывалась разница в специализации. Так, выхватывал отдельные слова, которые порой даже оказывались ему знакомы, комментировал вполголоса и – ещё тише, чтобы наставник не услышал и не выгнал приблуду со своего урока – делился с Гарретом планами на очередной вечер. И ещё, опустив свободную руку под стол, лениво гладил его по бедру и бездумно вырисовывал кончиками пальцев узоры на внутренней стороне, там, где даже ткань мантии становилась чуть теплее от близости проходивших прямо под кожей артерий.
Он слишком поздно заметил, как разом напряглись мышцы у него под ладонью – а мгновением спустя его за шкирку выволокли из лекториума под изумленный возглас наставника и сбивчивые, исключительно формальные извинения Хоука. Андерс ещё подумал, что ни один чародей, уже заслуживший право преподавать, не купился бы на подобный бред, а потом…
– Ты меня с ума свести вздумал, что ли? – в бешенстве прошипел ему в лицо Гаррет. Андерс только разинул рот, пытаясь сделать вдох: от удара о стену воздух вышибло из груди, и даже пожелай он опровергнуть это нелепое заявление, ему вряд ли удалось бы произнести хоть что-нибудь внятное.
Тут бы ему и испугаться до смерти – но естественный, логичный и обоснованный страх напрочь тонул в глупой, неуместной радости, которая захлестывала Андерса с головой. Хоуков свирепый оскал был воистину страшен, его глаза горели дикой, безудержной яростью… и в них наконец-то не было ни тени того отстраненного безразличия, которое, как Андерс думал раньше, было свойственно лишь Усмиренным. Он, наверно, разулыбался как дурак, потому что Хоук, почти до боли стискивавший в кулаке его волосы, вдруг издал какой-то странный, беспомощный полурык-полустон, в котором наравне с яростью звучало отчаяние – и Андерс с облегчением застонал в ответ, принимая жаркий, требовательный поцелуй.
– Придурок, – со счастливой ухмылкой заявил он, когда Хоук все-таки оторвался от него, чтобы глотнуть воздуха. Вожделение, вмиг вскипевшее в крови, переплавлялось в нестерпимую, почти мучительную жажду, туманило рассудок и выгибало сладкой судорогой требовавшее ласки тело – но даже оно совершенно терялось в сравнении с острым до боли ощущением правильности, которым отзывался в его душе хоуков гневный взгляд. – Ну откуда у тебя эта порочная страсть к кладовкам?
– Заткнулся бы ты, а? – раздраженно выдохнул тот и, всем своим весом впечатав его в стену, поцеловал снова.
Андерс мысленно рассмеялся и, с какой-то мстительной радостью растрепав гарретову идеальную прическу, подался ему навстречу.
Раньше подобный напор и впрямь мог бы его напугать: кому, как не целителю, знать истинную хрупкость человеческого тела, а Хоук сейчас вовсе не походил на человека, который способен был вовремя остановиться. Раньше Андерс действительно мог бы принять порывистость его прикосновений за признак злости, ещё более опасной оттого, что тот пока не давал ей воли, а знакомую сосредоточенную целеустремленность – за безразличие, лишь по стечению обстоятельств сопряженное с телесной страстью. Но теперь он, уже не столь наивный и неопытный, как когда-то, на редкость ясно понимал, как бережно и аккуратно ласкали его требовательные, пытавшиеся казаться грубыми руки. И почему-то осторожность Хоука уже совсем не казалась ему обидной; напротив, от мысли о ней к кипевшему в его крови вожделению примешивалось что-то теплое и трепетное, даря ему какую-то новую, незнакомую глубину. Почти пугающую, наверно – вот только Андерс уже не мог думать ни о чем, кроме гарретовых рук и губ. Разве что о том, как изумительно правильно отзывалось под его ладонями чужое жесткое тело.
Хоук словно почувствовал момент, когда ему перестало хватать одних только поцелуев. С каким-то глухим, почти жалобным звуком Гаррет оторвался от его губ и, не обратив внимания на возмущение вдруг оставшегося с пустыми руками Андерса, рывком развернул его к стене. Тот попытался было вырваться, но Хоук лишь тихо рыкнул и с силой притиснул его к себе, заставив вздрогнуть от яркого, отчетливого жара чужого тела и чужой магии. Мерещилось в его хватке что-то странное, но додумать мелькнувшую в голове мысль Андерс уже не успел: Гаррет прижался к его шее горячим ртом, облизал, прикусил под челюстью, как будто запомнив нужное место с того единственного раза – и Андерс просто выгнулся и, запустив пальцы в растрепанные вороные пряди, принялся по-кошачьи бесстыдно тереться о него. И удовлетворенно ухмыльнулся, почувствовав, как тот резким движением задрал подол его мантии, спеша добраться до тела.
Жалкие остатки его рассудка стремительно и неумолимо растворялись в прикосновениях горячих, настойчивых рук, и беззастенчиво млевший Андерс лишь одобрительно заурчал, когда они наконец добрались до его ягодиц. И даже не удивился, почуяв запах собственного бальзама, который невесть зачем продолжал таскать в кармане. Только фыркнул и переступил с ноги на ногу, устраиваясь поудобнее, а потом высвободил зажатую между их телами руку и за бедро притянул Хоука к себе.
И наконец узнал то смутно знакомое ощущение, которое мешало ему окончательно утонуть в жарком, упоительном блаженстве страсти.
– Не смей колдовать своими кривыми руками возле моей задницы! – почти в панике потребовал Андерс, опознав в зарождавшемся заклятии малое целительское и с ужасом вспомнив хоуковы попытки освоить магию Созидания. Огненные бури и фаерболы, конечно, выглядели намного зрелищней, но ему все равно не хотелось на себе проверять, что получится из этой затеи. Настолько, что даже терзавшее его вожделение несколько притихло.
– Что-то незаметно, чтобы твоя задница была так уж против моих рук, – отрывисто выдохнул Хоук – таким восхитительно хриплым, бархатным голосом, что Андерс непременно растаял бы и возгордился, если бы его чуть меньше волновала печальная перспектива слишком близкого знакомства с одной из немногих хоуковых неудач.
Попытку вывернуться Гаррет пресек до обидного легко, снова уткнулся губами в шею, целуя его так нежно, что Андерс даже растерялся на миг и только сладко вздрогнул, когда пробравшиеся между ягодиц пальцы легонько огладили тонкую кожу у самого сфинктера. Целительское заклинание, формировавшееся медленно и словно бы через силу, вдруг сложилось в идеально правильную конструкцию – и Андерс захлебнулся стоном, выломавшись в пояснице: неизбежная боль первого вторжения без остатка растворилась в теплой волне знакомой магии, вмиг согревшиеся мышцы легко расступились под давлением, и уверенное, точное прикосновение разошлось по всему телу судорогой наслаждения. Резко выдохнув, он опять ухватил Хоука за загривок и двинул бедрами, нетерпеливо насаживаясь на его пальцы, а потом вывернул шею ещё сильнее и, пригнув его голову к своему плечу, жадно впился в губы.
Дыхание кончилось быстро, и Андерс, с глухим стоном разорвав поцелуй, снова откинулся ему на грудь. Гаррет и сам дышал тяжело и неровно, настойчиво выглаживал его изнутри, заставляя дрожать и подаваться навстречу – и Андерс, наверно, уже требовал бы приступать наконец к делу, если бы способен был выговорить хоть слово. Хотелось стонать в голос, материться и звать Хоука по имени, словно это могло бы все объяснить, но какой-то частью сознания он ещё помнил, что шуметь было нельзя, и только кусал губы, подставляясь чужим рукам.
– А ты мне потом дашь? – вдруг спохватился Андерс, дернул Гаррета за волосы, заставив отвлечься от своей шеи, которую тот увлеченно вылизывал, и взыскующе уставился на него. Хоук замер на миг, обреченно закатил глаза и, почти собственническим жестом огладив его бедра, твердо пообещал:
– Дам.
Андерс почему-то сразу поверил и, потянувшись к его губам, поцеловал его так долго и нежно, что немножко удивился этому сам. Ласкавшие его тело руки замерли на миг, словно Гаррет удивился тоже, но затем вновь сомкнулись крепко и надежно – и Андерс все-таки застонал во вскинутую ко рту ладонь, принимая его в себя.
Хоук резко выдохнул, взъерошив волосы у него на затылке, и остановился, словно давая ему притерпеться – как будто не знал, что после заклятия в этом уже не было нужды. И почему-то от этой мелочи у Андерса вдруг сбилось безумно частившее сердце, а внутри стало так тепло и сладко, что никак не удалось бы объяснить это одним лишь тем, что гарретова ладонь наконец легла на его пах. А потом тот наконец двинул бедрами, чуть слышно застонал, словно прося позволения, и крепче сжал пальцы – и Андерс забыл обо всем, отдавшись древнейшему из наслаждений.
Все-таки были в его жизни неизменные вещи: к примеру, упрямство Хоука, который наотрез отказывался признавать, что ему вовсе не были чужды обычные человеческие слабости. Едва державшийся на ногах Андерс утомленно привалился к его груди, лениво удивившись тому, что Гаррет как-то умудрился устоять, откинул голову ему на плечо и прикрыл глаза, подумывая о том, чтобы замурлыкать от удовольствия. И плевать, что это выглядело бы совсем по-детски. Хоуковы руки оправляли его смятую мантию короткими деловитыми движениями, но всегдашняя безупречная точность к ним ещё не вернулась, и кончики горячих пальцев то и дело проходились по коже Андерса легкой, словно перышко, трепетно-нежной лаской. Пытавшийся восстановить дыхание Гаррет уткнулся ему за ухо и тихонько, едва ощутимо терся носом о кожу, и Андерс мог бы даже решить, что тот робел или смущался – если бы это не был Хоук, в принципе не знавший, что такое смущение.
Если бы это не был…
– Ты же поддавался! – возмущенно вскинулся он и, вывернувшись из объятий любовника, в растерянности уставился на него. Гаррет только хмыкнул и, подступив ближе, снова одернул подол его мантии, чтобы прикрыть проступавшее на ней влажное пятно. Андерс небрежно отмахнулся и, нахмурившись, вперил в него суровый взор: – Я ведь мог в любой момент вырваться, если бы захотел! И ты об этом знал, сволочь, ты же сам мне двадцать раз показывал, как правильно уходить из такого захвата!
– Ну так не вырвался же, – усмехнулся Хоук, почти не скрывая самодовольства. И все же Андерсу почудилось в его голосе что-то странное: какая-то мягкая и почти смущенная нотка, совершенно не сочетавшаяся с тем, каким он привык его считать – и что-то у него внутри отозвалось теплом и почти благодарностью ещё до того, как сознание свело воедино все детали.
– А словами сказать не судьба была? – вкрадчиво переспросил Андерс и, аккуратно взяв и не подумавшего сопротивляться Хоука за грудки, легонько – на первый раз – тряхнул эту продуманную, не в меру методичную заразу. – Или язык бы отсох озвучить то, что у меня была возможность отказаться?
Та томная расслабленность, которая чуть заметно смазывала резкость гарретовых черт, уже начинала рассеиваться. Почти такой же строгий, как обычно, Хоук смерил его тем нечитаемым взором, после которого Андерсу враз перестало казаться непостижимым единство совершенно противоположных устремлений. Он сейчас и сам не смог бы сказать, чего ему хотелось больше: с мурчанием уткнуться Гаррету в грудь, безмолвно благодаря за незаслуженное великодушие, или со всей силы врезать этой не в меру продуманной сволочи в морду.
Едва заметная усмешка, кривившая губы Хоука, вдруг застыла на мгновение, а затем сменилась гримасой с трудом сдерживаемого раздражения – самым явным проявлением гнева, какое тот позволял себе в обычной жизни. Андерс вздрогнул от неожиданности и попытался увернуться от устремившихся к его горлу рук, но Гаррет уже схватил его и, грубо дернув кверху расстегнутый ворот, скрутил плотную ткань так, что Андерс поперхнулся протестующим возгласом и обиженно уставился на него.
– Вот вы где, мальчики! Вы же не подрались, правда? – с грохотом распахнув дверь кладовки, тут же заохал чародей Суини. Следовавший за ним храмовник окинул настороженно смотревших на него юношей суровым взором и картинно-предостерегающим, слишком ленивым жестом положил ладонь на рукоять меча, как будто готовясь разнимать их силой.
– Ещё только собирались, – процедил Хоук с таким отвращением, что даже Андерс на миг поверил, будто лишь присутствие старших спасло его от расправы. Стискивавшие андерсов воротник пальцы Гаррет все-таки разжал: напряженным, ломаным жестом, будто он и в самом деле едва заставил себя это сделать – и напоследок так преувеличенно аккуратно расправил смятую ткань, что Андерсу аж неуютно стало от явственно читавшейся в этом прикосновении неприязни. Чародей Суини, огорченно заломив брови, немедленно принялся взывать к известной всему Кинлоху рассудительности Хоука и уверять его в том, что существовало множество иных, куда более достойных способов разрешить свои разногласия. Церковник поглядывал на мрачно поддакивавших юнцов с подозрением, но вмешиваться в ерундовую мажью размолвку, похоже, не собирался.
Андерсу при виде подобной наивности хотелось долго и неприлично ржать. Однако Гаррет, продолжавший изображать гнев и постепенно зарождавшееся в его душе раскаяние, так старательно творил для них прикрытие, что вместо язвительных реплик к горлу волной подкатывала какая-то пугливая, трепетная нежность. Хоук все ещё уверял мэтра Суини в том, что впредь будет лучше держать себя в руках, но, встретившись взглядом с Андерсом, на миг запнулся…
А затем одними глазами улыбнулся в ответ.
История двенадцатая. Укрощение строптивого.
М!Хоук/Андерс в модусе "молодые долбоебы". Церебральный секс, слэш, хэппи-энд.
Хотя в целом это ещё совсем не энд
Рискнуть?
Хотя в целом это ещё совсем не энд
Рискнуть?