Дописано!
часть перваяС самого начала, с самого первого своего побега Андерс не мог понять, почему ловившие его храмовники вечно оказывались такими злыми. Он ведь ни разу не сделал ничего по-настоящему плохого и даже не сопротивлялся при поимке – не считать же за сопротивление десяток-другой бранных слов или ведро холодной воды, выплеснутое на голову командиру отряда. И вообще, он ведь услугу им оказывал! Храмовникам, не имевшим права покидать своих подопечных, порой тоже становилось тошно от одного лишь вида кинлохских стен, а от распорядка дня, который состоял из молитв, дежурств и тренировок, и вовсе хотелось выть. Им бы радоваться возможности повидать хоть что-то, кроме сумрачных залов Круга и сероватых волн озера Каленхад – так нет, нагнавшие его охотники каждый раз пылали таким гневом, что только Андрасте Карающей впору.
Вот и теперь его бесцеремонно оторвали от Хоука, за шкирку вздернули на ноги и, не дав даже слова сказать, так треснули по загривку, что Андерс чуть язык себе не откусил. Гаррет поднялся сам и с откровенно скучающим видом протянул руки рыцарю, который держал приготовленные для беглецов путы. Смутиться он, кажется, попросту позабыл, даром что стоял перед охотниками совершенно голым: накануне разгоряченный после общения со своей дамой Андерс, вмиг озябнув в одиночестве, приполз к нему под бок греться, да так и заснул, не дав приятелю даже мантию на плечи накинуть.
Вопреки его ожиданиям, бить Хоука не стали (то ли за первый раз, то ли за подобающую правильному магу покладистость) и после секундной заминки натянули ему на шею подобранную с пола мантию, а потом попытались проделать то же самое с Андерсом – не иначе как для единообразия. Правда, с этим вышла загвоздка: Андерс продолжал бешено брыкаться в их руках, веруя в то, что вот так запросто покоряться угнетателям было ниже его достоинства, и несколько утих лишь после того, как бронированный рыцарский кулак врезался ему под ложечку. Дело свое храмовники знали туго, ещё несколько минут единственной его мечтой был глоток воздуха – а затем он сморгнул выступившие против воли злые слезы и через силу заставил себя признать, что его нынешнее приключение, похоже, и впрямь подошло к концу.
Хоук смирно стоял в сторонке, зажатый между бронированными плечами пары рыцарей, и с откровенным скептицизмом наблюдал за его бесплодными усилиями. Несколько успокоившись, Андерс выразительно скосил глаза в сторону лаза, который заприметил ещё накануне – и обиженно насупился, увидев, как губы Гаррета чуть заметно дрогнули в намеке на пренебрежительную усмешку. Какой бы заразой тот ни был, но бросить его в руках угнетателей было бы как-то не по-человечески – а он яснее ясного дал понять, что повторять попытку побега не станет.
Хотя связали их сейчас больше для виду, полагаясь в основном на крепость рыцарских рук, и вывернуться из пут было совсем несложно. Можно было бы просто юркнуть в заднюю дверцу и удрать в леса. Пока там храмовники выбрались бы из амбара всей толпой, да пока обежали бы его кругом… у них с Хоуком была бы куча времени, беги – не хочу.
Андерс вздохнул, осуждающе глянул на вероломного товарища, и, гордо расправив плечи, с достоинством отправился вслед за своими конвоирами.
Уже на улице командир отряда, лейтенант, только месяц назад прибывший в Кинлох, сообразил, что тащить через деревню двух практически голых парней будет как-то неприлично. Поколебавшись, он велел на время снять с пленников веревки и дал им возможность одеться как следует. Молоденький рекрут, который развязывал путы на руках у Хоука, оказался какой-то дерганый, наверное, в первый раз в рейде был. Он вздрагивал от любого движения, заполошно краснел и очень старался не смотреть на охраняемого, нарушая все известные Андерсу храмовничьи инструкции. А когда Гаррет, почти напоказ растиравший запястья, случайно коснулся его руки, он и вовсе подскочил на месте и в ужасе отшатнулся. Проглядеть это представление было невозможно; Хоук в недоумении выгнул бровь, но в глазах у него мелькнула насмешка и что-то, подозрительно похожее на злорадное удовлетворение. Впрочем, эту мимолетную вспышку заметил, кажется, только Андерс.
Самой удобной возможности выставить своих тюремщиков дураками его лишили… хотя это нисколько не помешало бы ему устроить в деревне настоящий переполох. В конце концов, храмовники сами виноваты, что им стоило пойти в обход? Вот они с Хоуком не ленились, и…
Однако рыцарь-лейтенанта, похоже, успели предупредить о его хитроумии. Снова связывать руки тихому, вежливому и вполне мирному с виду Гаррету не стали, вместо того приставив к нему пару храмовников со «святой карой» наготове, а вот Андерса замотали так крепко, что он даже начал побаиваться за свои конечности. Довести мага-целителя до некроза было трудно, но простые синяки и ссадины от веревок тоже не доставляли ему удовольствия. Он едва мог пошевелить руками, а о том, чтобы вывернуться и хоть чуть-чуть побезобразничать, и речи не шло. Заткнуть ему рот командир, правда, не догадался, но в полной бесполезности ругани и похабных песенок Андерс убедился ещё два побега назад.
Во взгляде наблюдавшего за ним Хоука читалась откровенная насмешка. Ход андерсовых мыслей явно не был для него тайной – и он, издевательски прищурившись, вдруг принялся тихонько насвистывать какую-то унылую мелодию. Андерс раздраженно фыркнул и отвернулся, но несколькими мгновениями спустя узнал мотив и, мстительно показав приятелю язык, сам затянул жалостную песню о юноше, безвинно изгнанном из родных краев. Храмовники, которые тащили его под руки, страдальчески морщились и вопросительно поглядывали на командира, но тот, ожидавший от пленника нецензурной брани или ещё каких-нибудь агрессивных выходок, никак не мог найти повода придраться. Свободы Андерс не требовал, Церковь вроде как не порочил – ну а то, что сбежавшиеся на шум сельские молодки украдкой утирали слезы, оплакивая потерянную возможность попробовать мажьей любви, было не стоящей внимания мелочью.
Андерсу ужасно хотелось опять показать Хоуку язык и хотя бы знаками объяснить, что его издевка не достигла цели, но никак не выходило снова встретиться с ним глазами. Гаррет держался, как образцовый маленький маг, с полуслова понимал команды конвоиров и шел, уставившись в землю точнехонько перед носками своих ботинок, даже головой не вертел. По сторонам он, конечно, все равно посматривал, но так аккуратно и расчетливо, что храмовники не обращали на это внимания, да и Андерс заметил только тогда, когда почувствовал на себе его взгляд, цепкий и настойчивый, словно прикосновение.
Даже сейчас Хоук выглядел как человек, у которого все шло по плану.
Десяток рыцарей в полном доспехе, понятное дело, передвигался куда медленнее, чем пара молодых, не обремененных поклажей магов в одних только легких мантиях. Андерс с Хоуком добрались до деревни меньше чем за пару дней, а вот обратный путь грозил затянуться на несколько суток. Андерс и не подумал бы возражать, если бы не граничившее с уверенностью подозрение в том, что кормить пойманных магов никто не собирался. Запах от котелка, в котором томилась простая, но сытная каша с солониной, шел совершенно одуряющий, выбравшие ночное дежурство храмовники уже поужинали и разошлись по своим постам, а остальные сгрудились вокруг кашевара с мисками наготове, как будто забыв о давившихся слюной пленниках. Разумеется, Гаррет делал вид, что ему все нипочем, и вообще думал о чем-то своем, занудском. Андерсовы тычки и намеки на то, что хорошо бы воспользоваться удобной возможностью и, ослабив путы, драпануть в леса, он совершенно игнорировал.
А вот успевший всерьез проголодаться Андерс начинал не на шутку злиться. Лишения лишениями, голодная вольная жизнь – это святое; но вот это было уже попросту нечестно. Эти раскормленные манекены для доспехов могли бы и поделиться, чай, не померли бы – наверняка у каждого припаса было взято не меньше чем на неделю.
Однако его стремление к справедливости опять никто не оценил. Андерс не успел догрызть свою долю добычи даже до половины: тот рыцарь, которого он избавил от остатков солонины, быстро обнаружил пропажу и, отшвырнув оказавшегося у него на пути Хоука, за шкирку вздернул Андерса на ноги. Надкусанный шмат жесткого, словно подметка, мяса от удара кулака улетел куда-то в кусты, а придушенного собственным воротником Андерса поволокли к центру стоянки. Он попытался было встать на ноги, но обозленный храмовник снова дернул его за ворот и потащил дальше. Андерс цеплялся за его наручи смотанными накрепко руками, пытаясь ослабить хватку, но пальцы соскальзывали с полированного металла – а потом его просто швырнули на землю и врезали под ребра носком окованного железом сапога.
– Насколько я помню устав Ордена, назначать пойманному магу телесные наказания вправе только Рыцарь-Командор его Круга либо, в случае потребности в немедленном действии, Рыцарь-предстоятель ближайшей церкви. – В спокойном, твердом голосе неслышно подошедшего следом Хоука чувствовался какой-то нехороший, предостерегающий холодок. Храмовник, уже поднявший ногу для нового пинка, отчего-то замер, настороженно покосился на него – и неохотно отступил. Командир отряда сухо кивнул в ответ на его вопросительный взгляд, и рыцарь отправился на свой пост, ворча что-то себе под нос.
Кое-как отдышавшийся Андерс поднялся на ноги, изучающе глянул на Хоука, который опять принялся изображать скучного заучку, и с упрямым видом двинулся туда, куда, как он успел заметить, упал недоеденный кусок мяса. Не пропадать же добру, да и Гаррет все-таки должен оценить его щедрость… Однако прежде, чем он успел отыскать свою потерю, их окликнули от костра, и возившийся с котелком рекрут, по-прежнему избегавший смотреть на Хоука, протянул им пару небольших мисок с кашей.
Возможности привести себя в порядок по возвращении в Круг им не дали. Даже аккуратные, но предельно доходчивые намеки Хоука и его репутация образцового ученика не помогли. Андерс и пытаться не стал: он уже давно понял, что храмовники пытались продемонстрировать всем остальным, какой он дурак, раз стремился променять теплую и сытную тюрьму на свежий ветер и солнце. Вот они и тащили его через всю башню грязным, растрепанным и голодным, хорошо хоть в этот раз обошлось без синяков от латных перчаток.
Признаться, подобная тактика совершенно себя не оправдывала, потому что Андерс, уляпанный по уши во всяких неаппетных, а то и откровенно вонючих вещах, все равно излучал такое счастье и довольство жизнью, что даже замшелые старые чародеи, давно забывшие времена своей легкомысленной юности, проникались к нему острой завистью. Что уж говорить о впечатлительных учениках, видевших в своевольном приятеле настоящего героя. Вслед идущему на казнь – точнее, на головомойку к Первому Чародею – Андерсу летели возбужденные шепотки, в которых слышались по большей части мучительное любопытство и тоска по недостижимому, отравленные привкусом привычного страха.
Да и потом Андерс не упускал возможности усугубить ошибку церковников, аккуратно пропуская в своих рассказах о внешнем мире всякие неприятные подробности или хотя бы стараясь выставить их сущей мелочью, которая даже минутного внимания не стоила. Правда, особого результата это пока не приносило, потому что уговорить кого-нибудь по-настоящему влиятельного посодействовать в пересмотре внутренних правил Круга ему все ещё не удавалось. Хотя он уже сильно поумнел, давным-давно отказался от мысли о том, чтобы разом убрать из Кинлоха всех храмовников, и пытался добиться хотя бы того, чтобы к маленьким магам начали пускать родных…
Вот и в этот раз «воспитательная демонстрация» пошла наперекосяк. Чумазый, связанный, словно настоящий военнопленный, Андерс всем своим видом изображал торжество победителя и полнейшее удовлетворение, но на него почти никто не смотрел; все взгляды были прикованы к шествовавшему в нескольких шагах позади него Хоуку. Тот держался скромно и вовсе не старался привлечь к себе внимание, но хватало самого факта: образцовый ученик, никогда не дававший повода даже для придирок, не то что для настоящего наказания, вдруг отправился на волю вместе с полной своей противоположностью.
Про ту самую противоположность никто и не вспомнил.
Андерс никак не мог отделаться от мысли, что все это не по-хорошему что-то напоминало.
Перед дверью Первого Чародея с них с Хоуком все-таки стряхнули самую приметную грязь и только потом втолкнули внутрь. Озабоченно хмурившийся Ирвинг при виде них мгновенно подобрался и привычно натянул на лицо выражение сурового порицания, а стоявший у него за креслом Рыцарь-Командор скрестил руки на груди, громко лязгнув доспехом, и вперил в провинившихся недобрый взор.
– Здрасьте! – с независимым видом заявил Андерс и, подумав, улыбнулся. Виноватые улыбки у него всегда получались из рук вон плохо, возможно, оттого, что виноватым он себя вовсе не чувствовал, и оставалось надеяться только на то, что получившуюся гримасу не сочтут издевательской. Хоук молча встал рядом с ним, так близко, что Андерс даже чувствовал тепло его плеча, и замер в позе ученика на экзамене: ноги чуть расставлены, для устойчивости – мало ли, придется колдовать – плечи расправлены, руки заложены за спину, а преданный взор устремлен на наставника.
Последовавшую за этим ирвингову речь Андерс уже знал почти наизусть. Долг законопослушного мага, забота матери-Церкви, Андерс, как ты мог, сволочь неблагодарная… Про «сволочь» Андерс, впрочем, каждый раз додумывал сам: Первый Чародей был слишком хорошо воспитан. Однако в остальном Ирвинг выражался более чем доходчиво, и Андерс никогда не льстил себе надеждой на то, что все эти порицания были неискренни. Конечно, было ужасно обидно, что взрослый, очень неглупый человек так упорно отказывался видеть очевидное, но Андерс уже привык не ждать от взрослых разумного поведения. По крайней мере, не разочаруешься, а вот если случится ошибиться – выйдет приятный сюрприз.
Ирвинг тоже прекрасно понимал, что отчитывать Андерса – дело совершенно бесполезное. На чумазом лице юного прохвоста было аршинными буквами написано, что все многомудрые речи влетают в одно его ухо, покрасневшее от храмовничьей хватки, и тут же вылетают в другое. И хорошо ещё, если в это время его разуме не рождался проект новой пакости, которая заставит содрогнуться весь Кинлох.
Но даже здесь всех намного больше интересовал внезапно свихнувшийся зануда-Хоук. Андерс примерился было подремать под привычные попреки Первого Чародея… и даже слегка обиделся, когда всего через несколько минут тот махнул рукой и, обреченно выдохнув «да что с тебя взять», развернулся к Гаррету:
– Ну ладно Андерс, у него ветер в голове, но ты-то, мальчик мой! Ты же разумный юноша, тебе через месяц экзамен на старшего ученика держать, тебя-то с какой радости с ним понесло? – Хоук неопределенно пожал плечами, явно не горя желанием распространяться на эту тему, и Ирвинг твердо закончил: – Ответь, пожалуйста.
– Ну… – Андерс закатил глаза и вздохнул, предвидя долгие, занудные и ужасно логичные, как умел только Гаррет, оправдания. Однако тот вдруг запнулся, улыбнулся робко и чуть-чуть виновато и почти застенчиво объяснил: – Видите ли, здешних рекрутов я уже давно всех перетрахал, и мне настоятельно требовалось некоторое разнообразие.
У Рыцарь-Командора сделался такой вид, будто ему дракон в морду плюнул. Андерс тоже не поверил своим ушам, даже подумал, что все-таки умудрился заснуть и ему все это примерещилось – но взгляд у Гаррета был настолько невинным и ясным, что у него последние сомнения пропали: не врал.
Повисшей в кабинете тишиной можно было без проблем раздавить в мелкую крошку парочку легендарных тевинтерских Джаггернаутов.
«Ну зачем вслух-то об этом», через пару минут одними губами проговорил Ирвинг и с откровенным укором посмотрел на продолжавшего изображать из себя воплощение невинности Хоука. Андерс молча обалдевал: очень хотелось пихнуть приятеля в бок локтем и переспросить, но у Рыцарь-Командора были такие глаза, что даже дышать было как-то страшновато, не говоря уже о том, чтобы пошевелиться.
– В карцер!!! Обоих!!! – взревел вновь обретший дар речи Грегор. Выглядел он так, словно изнутри, из хрупкого кокона смертной оболочки, лез наружу демон гнева, и мысль о том, что это технически невозможно – «смертной оболочке» все-таки требовалось быть магом – нисколько Андерса не успокоила.
Обоих провинившихся тут же вынесло из кабинета. Ожидавшие в коридоре храмовники нервно лязгнули доспехами и ненатурально сделали вид, что не подслушивали под дверью, а их командир, обреченно скрипнув зубами, вошел внутрь. Вернулся он только минут через десять, красным, как вареный рак – и все это время и Хоук с Андерсом, и их конвой внимательно прислушивались к происходившему внутри, вздрагивая от слышавшегося даже сквозь толстую дверь рявканья Рыцаря-Командора.
– В карцер, – не иначе как из чистой вредности выдержав драматическую паузу, злорадно подтвердил лейтенант.
часть втораяВообще говоря, кинлохские темницы едва ли стоило именовать карцером. Карцеру полагалось быть наглухо изолированным комплексом, состоящим из холодных, темных и сырых каменных мешков размером чуть больше свернувшегося в клубок кота, причем, желательно, вырубленных прямо в цельной скале. А кинлохским магам приходилось довольствоваться какими-то звериными клетками: строители башни явно поленились стараться ради будущих преступников и попросту разгородили один их подземных залов крепкими решетками. В крохотные камеры, располагавшиеся вдоль стен, даже койки не помещались, вместо них туда в случае нужды просто бросали охапку-другую соломы, а вот в двух центральных все-таки стояли какие-то узкие и низкие лавки с парой тонких колючих тряпок вместо одеял. Наличие мебели Андерс обнаружил самым неприятным из возможных способов: со всей дури треснувшись лодыжкой о край этой самой мебели – и, раздраженно фыркнув, демонстративно запалил в ладони светлячок.
Дерзкому жесту, впрочем, изрядно недоставало эффектности: тюрьма для магов была зачарована на совесть, и комочку света, который должен был стать ослепительно ярким, едва удавалось рассеять мрак. Вдобавок он высасывал маны втрое больше, чем должен был, и Андерсу на миг показалось, что он вернулся в прошлое, в те времена, когда его сил едва хватало на самые простые заклятия. Однако он все же сумел кое-как разглядеть скудную обстановку помещения, в котором ему предстояло провести… как минимум неделю, если вспомнить лопнувший в глазу у Рыцарь-Командора сосудик.
– Ну вот, даже не посрать по-человечески, – вслух огорчился Андерс, пнув стоявшее в углу деревянное ведро. Дыры водостоков в краевых камерах, само собой, тоже благоухали отнюдь не цветами, но там хотя бы не приходилось коротать время в компании собственных экскрементов.
– Потерпишь, маг! – гневно рыкнул один из его конвоиров. Андерс ответил ему пренебрежительным взором и вызывающе фыркнул, за что, по нерушимому храмовничьему обычаю, получил увесистую оплеуху – и принялся демонстративно потирать вспухшую на затылке шишку. Аргументированной дискуссии, ясное дело, не вышло: любые попытки снова завязать диалог рыцарь пресекал очередной плюхой – как будто действительно понимал, что в подобном споре ему не победить. В конце концов Андерс попросту устал от этого однообразия, обиженно насупился и уселся на койку, напоказ поджав ноги, чтобы не мешать храмовникам проверять тюремную начаровку. Конечно, он мог бы сказать им, что с тех пор, как он побывал тут в прошлый раз, она ничуть не ослабла… но чего ради он должен был упрощать работу своим угнетателям?
Впрочем, следить за тюремщиками ему быстро надоело, и он принялся наблюдать за Гарретом. Впервые оказавшись в карцере в качестве заключенного, тот ни в малой степени не потерял самообладания и оглядывался вокруг с видом попавшего в новую лабораторию алхимика. И при этом он был совершенно не похож на человека, который не соврал, утверждая, что перетрахал всех рекрутов-храмовников Кинлоха. Однако Андерс был ещё не в тех годах, чтобы не верить собственным воспоминаниям, а сомневаться в своем умении читать по лицу старого приятеля попросту не хотел. Почему-то это казалось ему оплошностью куда постыдной, чем то, что он умудрился упустить из виду такое... такое масштабное деяние.
Вот только разглядеть матерого сердцееда в знакомом до последней пряди заучке Гаррете, хоть убей, не получалось.
– Что, всех? – все-таки не выдержал Андерс, когда дубовая, не пропускавшая ни единого звука дверь карцера закрылась за последним из конвоиров.
Хоук уставился на него с таким недоумением, будто никак не мог поверить, что его товарища по несчастью действительно волновали подобные мелочи. Впрочем, он не стал притворяться, что не понял вопроса, и Андерс чуть не заржал, увидев на маловыразительном обычно лице отражение внутренней борьбы. Почти полминуты он, затаив дыхание, гадал, что же победит – мальчишеское желание похвастаться или все же честность – а затем Гаррет отвел взгляд и, раздраженно передернув плечами, отозвался:
– Почти. – Нотка досады в его голосе окончательно убедила Андерса в том, что одержала верх все-таки честность. Он вопросительно выгнул бровь, и Хоук, скривившись, уточнил: – Рекрут Элина мне так и не дала.
– И? – так и не дождавшись продолжения, с намеком протянул Андерс.
– Что – «и»? – совершенно искренне не понял Хоук, и Андерс, не поверив собственным ушам, в изумлении вытаращился на него:
– Что, только она? – Он насмешливо фыркнул и, покачав головой, пренебрежительно бросил: – Ты ещё скажи, что тебе даже Каллен дал! – Вот уж чего не могло быть просто потому, что не могло. Даже самые красивые девчонки Круга ничего не могли сделать с запредельным калленовым целомудрием, что уж говорить про какого-то парня…
– А, ну если так считать… – и не подумав возмутиться, задумчиво протянул Хоук. – Каллен да, Каллен пока тоже не дал, – неохотно признался он и после секундного промедления добавил – так твердо и решительно, словно нисколько не сомневался в исходе: – Но это ненадолго.
С пару минут Андерс ошалело пялился на него, пытаясь разглядеть на физиономии приятеля хоть какие-то признаки того, что тот ему попросту наврал, но в конце концов все-таки признал свое поражение.
– Ну ты даешь! – растерянно сказал он и, спохватившись, от души обиделся: – А я-то почему ничего не знаю?..
– А ты-то тут при чем? – неподдельно изумился Гаррет.
– Ну я же тебе хвастался… – укоризненно напомнил Андерс.– И думал, что ты завидуешь, только не признаешься из вредности. А ты!..
– Прими мои соболезнования по случаю крушения твоих детских иллюзий, – абсолютно серьезным тоном, лучше любой ухмылки выдававшим насмешку, проговорил Хоук.
Андерс оскорбленно фыркнул и отвернулся, но уже через пару минут ему стало нестерпимо скучно просто сидеть и таращиться в темноту. Вообще говоря, именно это всегда было для него самым главным наказанием, в сравнении с которым холод, сырость и прочие мелкие неудобства карцера казались сущей ерундой. Но теперь Рыцарь-Командор, едва ли подозревая о том, изрядно смягчил его кару: от одной мысли о том, что в любой момент можно будет всласть поругаться с Хоуком, становилось намного легче. Даже то, что приходилось торчать на одном месте, точно цепному псу, почти переставало злить.
– И не жалко тебе их было? – наконец поинтересовался он, глянув на Гаррета через плечо. Тот сушил ботинки совсем слабеньким из-за тюремных чар файерболом, беззвучно ругаясь себе под нос, и на него зыркнул так, что у Андерса от одного этого взгляда чуть язык не отмерз. Знай он Хоука чуть похуже – перепугался бы до усрачки, а так только выгнул бровь, неловко скопировав собственный гарретов жест, и принялся ждать ответа.
– Кого – их? – неохотно уточнил тот. В голосе его явственно слышалось «будь любезен, заткнись», но Андерс, конечно же, не внял.
– Как кого? Своих… этих… – Он вдруг сбился на поиске подходящего определения. С его собственными возлюбленными подобных проблем не возникало, но применительно к Гаррету… Словосочетание «возлюбленные Хоука» вызывало разве что нервный смех, вариант с «любовницами» был немногим лучше, и Андерс в конце концов просто махнул рукой: – Ну, рекрутов своих. Или забыл уже, как Грегор там пар из ушей пускал на зависть любому чайнику? Ты их крепко подставил, между прочим, он же теперь с них по три шкуры спустит, за каждый из нарушенных обетов. И это ещё не считая того, что им устроят за нарушение правил Круга!
– Туда им и дорога, – усмехнулся Гаррет – и в его прищуренных глазах на миг вспыхнула такая ненависть, что Андерсу стало по-настоящему страшно.
Однако мгновением спустя Хоук совсем обычным человеческим жестом подтянул к груди озябшие ноги и попытался укутать их той тряпкой, которая исполняла здесь роль одеяла, и тягостное впечатление стало понемногу рассеиваться. Ещё минут пять Андерс просто кружил по крохотной камере, на каждом третьем шаге спотыкаясь о слишком низкую койку, но быстро заскучал и снова прицепился к соседу, который, похоже, собирался попросту заснуть.
– Ну и зачем ты их?
– Что – «зачем»? – Хоук явственно озадачился и, похоже, даже передумал посылать его нахрен – каковое намерение за миг до того на редкость отчетливо читалось в его взгляде. – Ты что, со страху по-человечески разговаривать разучился?
– Сам ты «со страху»! – привычно огрызнулся Андерс и тут же, пока тот не успел сказать ещё какую-нибудь гадость, уточнил: – Ну, зачем ты рекрутов вообще… ну, трахал?
– Это ты у меня спрашиваешь – зачем? – громко фыркнул Гаррет, развернувшись к нему и в нарочитом изумлении округлив глаза. – Сам же мне про это «зачем» четыре часа рассказывал, пока мы в деревню шли!
– Да ну тебя, – обидевшись, буркнул себе под нос Андерс и опять отвернулся. Отвечать на вопрос Хоук явно не собирался, а значит, попытки вытянуть из него хоть какое-то объяснение были бы всего лишь напрасной тратой времени.
Вот ведь зануда, даже похвастаться по-человечески не мог…
Заняться было нечем. Под ложечкой неприятно посасывало: карцерная начаровка жрала ману, словно голодная пиявка, и простенький светлячок всего-то за час своего существования измотал Андерса до полуобморока. Гаррет вел себя как сволочь, и разговаривать с ним хотелось даже меньше, чем мучиться от тюремной скуки… и все-таки Андерс лежал, свернувшись в плотный клубочек под попахивавшим крысами одеялом, и бездумно слушал его дыхание, размеренное и почти бесшумное, как у спящего. И почему-то становилось легче просто от того, что рядом было какое-то живое существо, пусть это и была самая занудная скотина Кинлоха. И было уже почти не страшно засыпать самому.
А разбудило его чье-то ровное, ритмичное сопение. Определить на слух его источник и причину у Андерса не получилось, он снова зажег светлячок – и в который раз за последние сутки обалдел чуть не до полного безъязычия.
– Ты это что делаешь? – в конце концов вернув себе дар речи, растерянно поинтересовался он.
– Раз. Мин. Ку, – ни на миг не сбившись с ритма, в три приема выдохнул Хоук, и, явно сочтя, что это все объяснило, продолжил отжиматься на кулаках.
– Нахуя? – после ещё пары минут ничего не давших наблюдений, уточнил Андерс. – Что, решил себе мускулы, как у храмовника, отрастить?
– Не. Вый. Дет. – В этот раз в отрывистом ответе Хоука прозвучало сдержанное сожаление, а через десять отжиманий он, слегка запыхавшись, вскочил на ноги и уточнил: – На такие, как ты соизволил выразиться, мускулы, ушло бы куда больше времени… а мне его, по правде сказать, жалко. К тому же это, в общем-то, и не нужно, учиться носить броню и щит мне в любом случае поздно и без надобности.
– И все-таки, зачем? – озадаченно повторил Андерс. Гаррет раскорячился и вовсе как-то непонятно и принялся с негромким хеканьем сгибаться пополам; каждый раз на его плоском подростковом животе отчетливо прорисовывались не заметные обычно мышцы.
– Хочешь быть таким же чахлым магом, как и остальные – будь, – великодушно разрешил Хоук и, через пару минут сменив позу снова, добавил: – И с каждым годом тебя будут ловить все быстрее и быстрее…
– А тебя и ловить-то не надо, – пренебрежительно фыркнул Андерс, с непонятным ему самому чувством поглядывая на приятеля.
Насчет «ловить» тот был… не то чтобы совсем неправ. Однако до старческой закостенелости Андерсу было ещё очень и очень далеко, а гарретовы выкрутасы – даже в случае успеха – помогли бы увеличить разве что физическую силу, но никак не выносливость или ловкость, куда более важные для беглеца. И все же мысль о том, что этот клятый заучка превзойдет его даже в такой мелочи, раздражала больше, чем неизбежность ждавших его в будущем проповедей об андрастианском смирении.
...на одиннадцатом жиме Андерс, не удержавшись на дрожащих от непривычного напряжения руках, неуклюже ткнулся носом в пол, но смеяться над ним Хоук почему-то не стал. Подобное, мать его, великодушие было хуже любой насмешки, однако разозлиться всерьез распластавшийся на холодном камне Андерс попросту не успел. Гаррет привычно смерил его оценивающим взглядом – и как-то совсем необидно посоветовал ненадолго сменить упражнение.
Приход мэтрессы Винн сюрпризом для Андерса не стал. Его куда больше изумило то, что наставница, считавшая своим долгом вколотить ему в голову правильный взгляд на жизнь, выждала целых три дня перед тем, как явиться в карцер. Впрочем, удивлялся он недолго, потому что её традиционная воспитательная речь началась со слов:
– Надеюсь, ты воспользовался возможностью как следует обдумать ошибочность своего поведения…
Хоук поспешно закрыл рот рукой и, кажется, даже вцепился зубами в рукав мантии, чтобы сдержать смех. Он уже успел насмотреться на то, как именно Андерс проводил часы вынужденного безделья. Когда ему надоедали попытки обзавестись какими-никакими мускулами, он принимался придумывать новые проделки, которые должны были доказать всему Кругу, что несправедливое наказание его не сломило – а потом воодушевленно ругался с Гарретом, пытавшимся загнать вольный полет его фантазии в рамки реально осуществимых проектов.
Привыкший к манерам своей наставницы Андерс только вздохнул и без особого усердия изобразил на лице почтительное внимание. Мэтресса Винн, явно почуяв неладное, пронзила его осуждающим взором, однако повода придраться все же не нашла – и в следующий час давящая тишина карцера отступила перед её звучным, натренированным многими годами преподавательской деятельности голосом.
Гарретову терпению можно было только завидовать: тот все-таки сумел дождаться момента, когда престарелая чародейка умолкла, собираясь с силами для следующего этапа воспитательных мероприятий. Андерс, само собой, пытался её перебить, но увлеченная своей речью Винн только отмахивалась, едва ли обращая внимание на его реплики – но не услышать умело воспользовавшегося паузой Хоука она уже не смогла.
– Мэтресса, я вовсе не уверен, что здешняя обстановка смогла бы навести юношу его лет на столь глубокие философские мысли, – заметил Хоук тоном, полным безукоризненного почтения. На лице у него тоже было написана неколебимая вера в мудрость собеседницы, и ещё неделю назад Андерс поверил бы в это и тут же поднял зануду на смех – но после недавних событий он стал относиться к своим выводам с куда меньшей категоричностью. – К тому же вы, несомненно, знаете, что Андерс не философ, а скорее… человек дела.
– О, уж в этом-то я не сомневаюсь, – едва заметно скривилась Винн. Андерс поспешно сделал вид, что прямо сейчас, вот в этот самый момент размышлял о чем-нибудь очень правильном и безумно скучном, а вовсе не прикидывал, как наколдовать сосульку за шиворот наставнице. Скорее всего, у него ничего бы не вышло, стихийная магия и вне карцера давалась ему из рук вон плохо, но как приятно было об этом подумать!
– Уверен, вы предпочли бы сами определять, какому именно делу он посвятит свое время, – сдержанно улыбнулся Хоук и, почти демонстративно не заметив гневного андерсова взгляда, закончил: – а не дожидаться, пока он изобретет что-нибудь сам.
Между бровей мэтрессы Винн на миг прорисовались две четкие хмурые морщинки, и она, задумчиво кивнув собственным мыслям, как-то очень нехорошо посмотрела на своего ученика. Тот дал себе слово, что не оставит хоукову выходку безнаказанной, и без особой надежды на благополучный исход ответил ей предельно честным и невинным взором.
– Увы, оспаривать справедливость наказания, которое назначил вам Рыцарь-Командор, я не могу, – после минутного размышления проговорила чародейка. – И, к сожалению, занять его чем-нибудь полезным здесь… довольно затруднительно.
– Затруднительно – не означает «невозможно», – пожал плечами Гаррет. – Здесь, по правде сказать, чудовищно скучно, и я почти уверен, что через пару дней даже та здоровенная книжища, которую он запихнул под кровать незадолго до побега, станет ему в радость. Третий том «Искусства исцеления», кажется.
– Так вот куда он пропал! – ахнула Винн и гневно уставилась на Андерса. – Андерс, как тебе не стыдно!
– Ну вам же не стыдно за меня решать, чему я тут буду радоваться! – парировал тот, но его наставница уже развернулась к Хоуку и одобрительно улыбалась ему:
– Очень приятно видеть, что среди молодежи все же встречаются разумные, рассудительные люди. Надеюсь, что вы, юноша, сделаете правильные выводы из произошедшего, и впредь будете вести себя благоразумнее.
Она сухо кивнула Андерсу, который усиленно мучился недобрыми предчувствиями из-за слишком уж задумчивого выражения её лица, и направилась выходу из темниц. Протесты опомнившегося секундой позже ученика она, как всегда, пропустила мимо ушей, как и уверения в том, что ему и так было хорошо, безо всяких там книжищ.
– Мэтресса Винн! – вдруг окликнул её Хоук и, снова улыбнувшись обернувшейся на зов женщине, напомнил: – И не забудьте, пожалуйста, «Приоре Магикум».
– Что? – удивилась та. – Андерс пока слишком слаб в стихийной магии, этот трактат ему просто не по уровню!
– Но ведь вы, несомненно, хотели отблагодарить меня за столь удачную идею… – тоном человека, обманутого в своих лучших чувствах, проговорил Гаррет и, сделав короткую паузу, неожиданно жестко закончил: – Не так ли?
И мэтресса Винн, поколебавшись, покорно кивнула.
Андерс не признался бы в этом даже под пыткой, но книги действительно помогали развеять уже подбиравшуюся к ним снова скуку. О свечах мэтресса Винн, конечно, забыла, а передававший её «подарочек» Усмиренный и подавно не додумался снабдить их каким-нибудь источником света, но они с Гарретом и так справлялись. Колдовать в помещении, зачарованном на противодействие магии, было чудовищно тяжело, однако андерсова светлячка все-таки хватало часа на полтора, иногда даже на два, а потом его сменял Хоук. Запас маны как таковой у них, как выяснилось, был практически одинаковым, и со светлячком у него выходило не лучше. Однако потом Гаррет, прирожденный стихийщик-огневик, попытался сменить безобидный комочек света на слабенький файербол – и сумел продержать его почти в полтора раза дольше.
Конечно, рано или поздно мана кончалась и у Гаррета, и тогда они просто сидели в темноте, обсуждая прочитанное или перебрасываясь короткими фразами. Почему-то вот так, в непроглядном мраке без единого проблеска света, было куда проще не ссориться с Хоуком: в его тоне, даже в самом его молчании порой отчетливо слышалась насмешка, и все же Андерсу удавалось почти не обращать на неё внимания. Быть может, потому, что даже отвечая колкостью на любое его слово, тот продолжал касаться плечом его плеча в проеме между прутьями клетки.
Как будто и правда понимал, что за одну лишь возможность чувствовать его присутствие Андерс мог простить ему любое занудство и любое оскорбление. Ну, почти. И Андерс был по-настоящему благодарен за то, что ему не приходилось в этом признаваться.
А через пару дней, не иначе по требованию мэтрессы Винн, им с Хоуком даже принесли пару бадеек с водой, чтобы смыть с тела грязь. Той и впрямь накопилось немало: они преизрядно угваздались ещё по дороге в башню, потом их сразу поволокли в тюрьму, и вообще после нескольких суток в карцере без возможности хотя бы умыть лицо они оба отнюдь не благоухали цветами. Четверка молодых рыцарей, которых отрядили устроить заключенным гигиенические процедуры, не упустила возможности позубоскалить: они демонстративно зажимали носы и округляли глаза в деланном испуге, по нескольку раз спрашивая друг друга, не демонской ли лимфой так воняет в подземелье.
Одних только насмешек им, как и следовало ожидать, оказалось мало. Андерс понадеялся было, что им с Гарретом все-таки дадут спокойно помыться, но закончившие с подготовкой купания храмовники и не подумали уходить. Так и стояли возле клеток, выжидательно таращась на молодых магов и явно выискивая случай позабавиться ещё.
Андерс всегда ценил хорошую шутку, однако подобные ублюдки, особенно если им удавалось дорваться до хотя бы такой невеликой власти, бесили его до кровавой пелены в глазах. Но даже имея возможность пользоваться всей своей силой без остатка, он не смог бы справиться с двумя парами бойцов, уже владевших «святой карой». Вряд ли он вообще сумел бы хоть что-то с ними сделать…
Нет, насилия или серьезных побоев Андерс не боялся, людям, которые сумели дослужиться до полноценных рыцарей, должно было хватить ума не подставляться так очевидно; хватило бы ума не подставиться так явно. Однако он нисколько не сомневался в том, что те не преминут вволю поиздеваться над заключенными, не имевшими даже права возмутиться.
Раздеваться под жадными взглядами храмовников было попросту противно. Андерс скрипел зубами, по десятому разу напоминал себе, что дальнейшее небрежение основами гигиены окажется ему же во вред… и никак не мог заставить себя взяться за застежки пропыленной насквозь мантии. Так и стоял над быстро остывающей водой, меряясь взглядом с торчавшим по другую сторону бадейки храмовником.
– Решил опробовать на себе тот извращенный метод укрепления здоровья? – непринужденно, почти светским тоном поинтересовался Хоук, и Андерс, вздрогнув от неожиданности, повернулся к нему. Вместе с водой им принесли купальные принадлежности и смену чистой одежды, и Гаррет уже разложил все это на своей койке со свойственной ему педантичностью. Кажется, у него даже мыло с мочалкой и небольшим жестким полотенцем лежали на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга. – Насколько я помню, там рекомендовали начинать омовения холодной водой с малых доз и естественных водоемов.
Андерс открыл было рот, собираясь предостеречь потерявшего бдительность приятеля – но тот встретился с ним глазами и, чуть заметно дрогнув уголком рта в намеке на недобрую усмешку, принялся не спеша раздеваться.
Храмовники поначалу осклабились, зашептались, пихая друг друга локтями… но уже через пару минут их смешки стали стихать, и сами они то и дело отводили глаза, словно им вдруг сделалось неловко. Гаррет же как будто не замечал их присутствия; вернее, он не замечал его так отчетливо, словно таращившиеся на него рыцари были абсолютно пустым местом – и они волей-неволей начинали чувствовать себя таковым. Оправившийся от секундного изумления Андерс пригляделся к нему повнимательней, пытаясь понять, что именно в его скупых, напрочь лишенных вызова жестах производило столь сокрушительное впечатление, однако Хоук, перехватив его испытующий взгляд, вопросительно приподнял бровь – и странное ощущение рассеялось, как не было. Гаррет был всего лишь Гарретом, таким же подростком-учеником, как и сам Андерс. И в нем не было ничего такого, чего он, будущий целитель, ещё не видел.
Вода действительно успела остыть; ругнувшись вполголоса, Андерс с размаху плюхнул себе на грудь холодную, словно дохлая рыба, мочалку и, совершенно забыв о стеснении, стал торопливо смывать с себя грязь. Не замечать чужого присутствия и впрямь было несложно, он принялся мыть в промежности, шипя сквозь зубы от холода – и только через минуту вспомнил, что наблюдавшие за ними храмовники так и не ушли. Андерс нервно покосился на них – сам он жертвой храмовничьего произвола ещё не становился, но наслушаться успел всякого – однако рыцари по-прежнему старательно отводили глаза, а тот, что остался в его клетке, и вовсе развернулся к нему спиной. Впору было подумать, что им все-таки стало стыдно.
Уходили они уже совсем иначе, тихо и с каким-то почти пришибленным видом, даром что Хоук, облачившись в чистую мантию, скромно поблагодарил их за помощь, а затем так же вежливо, как и подобало магу его статуса и положения, попросил отнести в прачечную грязную одежду. Замерзший во время мытья Андерс только равнодушно позавидовал: так и не догадавшись, как именно Гаррет умудрился такое провернуть, он подозревал, что у него самого подобное все равно не получится. Для этого надо было быть Хоуком.
И надо было быть Хоуком, чтобы умудряться видеть в карцере всего лишь ещё одно спокойное место для учебы. Казалось, что холод, сырость и безвкусная, почти без соли овсянка причиняли Гаррету не больше неудобств, чем обычно – запрет выходить за стены Кинлоха. Даже тюремная начаровка вызывала его неодобрение лишь оттого, что мешала ему заниматься любимым делом, вынуждая тратить слишком много времени на обусловленное отсутствием света безделье. Если бы кто-то догадался принести ему запас свеч или хорошую лампу с запасом масла, он бы, наверно, и вовсе счел заключение не карой, а подарком.
И вообще глупо было рассчитывать на то, что общее на двоих несчастье заставит их хоть в чем-то сойтись во мнениях. Хорошо хоть Гаррет по большей части молчал и только поглядывал на разглагольствовавшего о вселенской несправедливости Андерса со снисходительной насмешкой. Иногда, впрочем, на его лице мелькало нечто вроде задумчивости, и тогда Андерс молча ликовал и старался запомнить особенно удачный довод: абы чем Хоука не проймешь, это он давно понял. В придирчивости тот уже сейчас мог соревноваться с худшими из старших чародеев, и мысль, которую он счел достойной рассмотрения, вполне можно было бы использовать во взрослых философских диспутах.
– Да с самого начала было ясно, что из твоего очередного побега опять ничего не выйдет, – неожиданно проговорил Хоук, совершенно, казалось бы, не слушавший приятеля, который принялся снова размышлять вслух о том, как донести до Рыцарь-Командора всю глубину его храмовничьих заблуждений.
– С самого начала?! – оправившись от секундной растерянности, громко возмутился сбитый с мысли Андерс и, вперив в приятеля гневный взор, свирепо вопросил: – Ну и зачем ты вообще тогда сбежал?!
– Да так, – пожал плечами Хоук, продолжавший равнодушно таращиться в книгу, и, как будто почуяв, что очередного умолчания ему не простят до конца жизни, спокойно пояснил: – Проверить кое-что хотел.
– Ну как, проверил? – сжав кулаки, вкрадчиво прорычал Андерс.
– Угу, – безмятежно согласился Хоук, и что-то в его тоне враз погасило набиравшую обороты андерсову ярость.
Он отвернулся и сполз на пол, прижимаясь спиной к разделявшей их решетке. Дурацкая обида на судьбу, не до конца выплеснутая в словах, оседала под ложечкой противным тянущим ощущением, и Андерс через силу скривил губы в подобии презрительной усмешки.
– А ты думаешь, я не понимаю, что весь мой треп про домик, девицу с обедом и человеческую жизнь – чушь собачья? – с горечью проговорил он после пары минут тоскливого молчания. Вот так, не видя собеседника, говорить о подобном было стократ легче: не нужно было думать о том, как удержать на лице привычную легкомысленную ухмылку, и с замиранием сердца ждать, когда в глазах Хоука прорастет насмешка. А может, тот даже не стал бы ехидничать… и все равно проще. – Думаешь, я действительно полный идиот и не понимаю, что это попросту невозможно? Какая, к ебаным демонам, человеческая жизнь… Девки могут сколько угодно раздвигать ноги для приблудного мага, особенно если у него язык хорошо подвешен, но ни одна из них не пойдет за такого замуж. Даже те люди, которые вроде как не боятся нашего дара, держат нас самое большее за полезную скотину и думают, что нам самое место на привязи.
– Ну, девицы, вообще говоря, разные бывают, – меланхолично отозвался Хоук, продолжавший размеренно шелестеть страницами.
– Да ну тебя, – буркнул Андерс и, подтянув колени к груди, уперся в них подбородком. – Это они с виду разные, а как до дела дойдет – последний нищий внуков наплодит раньше, чем маг себе невесту отыщет.
– Это ты зря, – уверенно проговорил Гаррет. – Я вот самолично знаю одного мага, который на своей девице таки женился. Даже в церкви, как положено: не рассказали преподобной матери про магию, так она их и повенчала.
– Брешешь! – отмахнулся Андерс. – Не бывает такого. Твой маг лапши тебе на уши навешал, а ты и рад.
– Ты бы выражался повежливей, когда говоришь о моем отце! – с какой-то слишком нарочитой, показушной жесткостью оборвал его Хоук, и Андерс осекся. – И ничего такого невозможного в домиках с обедами нет. Храмовники, правда, мешаются – что есть, то есть…
– Брешешь?.. – почти с надеждой пробормотал Андерс, высматривая на лице Гаррета одному ему приметные знаки. Однако тот лишь скептически приподнял бровь, заставив его захлебнуться какой-то тоскливой горькой завистью.
Все было правдой. И отец-маг никогда не отворачивался от сына-мага, и брат кричал «ненавижу» только из-за того, что у него отобрали любимую игрушку, и в глазах матери не вспыхивал ужас при виде огня, плескавшегося в ладонях её ребенка…
Андерс вдруг подумал, что потерять такое, наверно, было куда хуже, чем не иметь вовсе – и, нашарив хоукову руку, бережно сжал напряженные пальцы.
Конец девятой истории.