В царстве твоем тихо и темно, боже, в царстве твоем колышутся молчаливые тени и бледные лепестки дурманной травы. Там, наверху, им придумывают имена, называют словами каждую, словно названное враз станет - познанным. Ты бы улыбнулся, боже, если бы мог, если бы улыбка твоя хоть чем-то отличалась от не-улыбки.
У входа сидишь ты незрим, острозубый, костедробитель, и взор твой многократен, и внушает ужас.
У входа ждешь ты, раскрыв ладони, и чужой взор рисует на них мозоли от весла, и утихает спокойствием, придумав в незнакомом привычное.
Горой вздымаешься, лежишь океаном, бездонной бочкой ждешь - и ступаешь по острым камням сотней босых ступней, хрустишь полусотней хребтов под тяжестью полусотни кувшинов, роняешь скупую мужскую слезу вослед бесплодному труду, кусаешь распухший язык, неумолимо забывая прежние походные хитрости.
Там, наверху, бряцают бронзой шлемоблещущие мужи, тянут пряжу добродетельные жены; там, наверху, бушуют воды и грохочет небо, и малые и великие падают ниц и совершают гекатомбы; там, наверху, от твоего взора расточаются слабые и содрогаются сильные, а мудрецы умолкают, склоняя беспокойные головы.

В царстве твоем тихо и темно, боже.