Глава 8. АндерсАндерс
Что-то пошло ужасно, ужасно неправильно.
Андерс даже догадаться не мог – что именно, и только ныло, зудело на краю души подозрение, что виноват он сам.
…Нет, неправда. Всё он отлично знал и никаких сомнений в своих выводах не испытывал. Просто было совершенно непонятно, что ему со всем этим делать, потому что с виду всё было как обычно.
Вообще-то до того, что кокетничать с Веланной – пусть даже в насмешку – в присутствии Хоука было не лучшей идеей, целитель додумался почти сразу. Даже начал на всякий случай злиться, чтобы ответить на неизбежный гнев боевого мага равнозначным хотя бы в эмоциональном плане порывом – так, говорят, встречным палом останавливают лесные пожары… Только не понадобилось. Гаррет сердиться не стал и вообще как будто не заметил его оплошности, и Андерс даже поверил, что всё в порядке. Что тот не принял расточаемые эльфийке комплименты всерьёз, как тогда в трактире, и по-прежнему будет относиться к нему так же тепло и бережно.
Поначалу казалось, что так и вышло. Отступник улыбался ему совсем как раньше, ласково и насмешливо, заходил в лазарет при любой возможности, просто перекинуться парой слов или коснуться губ поцелуем, смотрел с нежностью и желанием, откровенно любуясь – и целитель долго не мог понять, почему же ему никак не удавалось отделаться от мысли о том, что творилось что-то неладное. Что чего-то не хватало – чего-то жизненно важного и привычного, как воздух в груди.
Гаррет смотрел на него по-прежнему, тепло и уверенно – и только в самой глубине ясных звериных глаз больше не сиял крохотный яркий огонёк, который раньше рассыпался по желтой радужке брызгами смешливого золота и манил к себе, заставляя забыть обо всём в желании оказаться рядом. Как будто в стоявшем у горизонта доме погасла всегда горевшая на окне свеча, и так и не решившийся приблизиться к нему Андерс отныне был обречён вечно бродить в тяжёлом ночном мраке.
Вероятность того, что это насовсем, что он по собственной глупости уничтожил что-то не менее драгоценное, чем человеческая жизнь, приводила целителя в ужас.
– Здравствуй, сынок, – улыбнувшись, поднялся ему навстречу гревшийся на солнышке возле крыльца своего дома Малькольм. – Неужели наконец поборол робость и решился навестить нас самостоятельно?
– Простите, я по делу, – пропустив мимо ушей мягкую, дружелюбную подначку в голосе старшего мага, виновато проговорил Андерс. И, замявшись, с надеждой посмотрел на мужчину: – Я посоветоваться хотел…
– Ну заходи, – посерьезнев, кивнул Хоук-старший. Целитель с облегчением выдохнул – он в глубине души опасался, что всё было не всерьёз, просто из вежливости – и просьба звать «дядей» и «тетей», как делал Дайлен, и разрешение обращаться за помощью.
На стук двери из кухни выглянула Леандра, которая принялась сокрушаться по поводу того, какой он худенький, и немедленно выставила на стол пузатый чайничек с изогнутым носиком и несколько мисок с плюшками и бутербродами. Андерс сглотнул – запах свежей выпечки действовал одуряюще, но от одной мысли о том, чтобы взять что-то в рот, от волнения к горлу подкатывала тошнота. Отказываться, рискуя обидеть хозяйку, он не посмел, уселся за стол и, послушно взяв в руку ещё теплую булочку, принялся прихлебывать чай. Госпожа Хоук тепло улыбнулась и, потрепав его по голове, уселась было рядом, но Малькольм внимательно глянул на младшего мага и мягко выпроводил жену из комнаты, попросив её не мешать мужскому разговору.
– Я… я к вам пришёл, потому что Дайлен опять скажет мне, что я должен думать своей головой и принимать последствия своих решений, – нервно сжав булочку в нывших, словно в предчувствии судороги, пальцах, нерешительно проговорил Андерс. Малькольм смотрел на него спокойно и ободряюще, и он, сглотнув, всё-таки продолжил: – То есть, он прав, конечно, но я боюсь. Потому что последствия разные бывают, и лучше я выставлюсь трусом и идиотом, чем… чем… из-за меня случится что-нибудь очень плохое.
– Ты не трус и не идиот, – чуть заметно улыбнувшись, покачал головой пожилой мужчина. – Напротив, я бы сказал, слишком мудрый для своего возраста парень. Но ты лучше расскажи всё с самого начала.
Целитель послушался. В пересказе всё казалось ещё более противным, и ему вдруг стало самому от себя тошно. Но Хоук-старший – и чем он вообще думал, явился к нему в дом и сам рассказал о том, что обидел его сына! – не разъярился, наоборот, глядел на него понимающе и с сочувствием и только иногда чуть заметно хмурился, словно в задумчивости.
Андерс смотрел на появлявшуюся между припорошенных сединой бровей складочку и думал о том, что Малькольм с Гарретом очень похожи. И что ему очень хочется стать свидетелем того, как яростная красота молодого хищного зверя превратится в полную достоинства привлекательность мудрости, и через пару десятков лет увидеть рядом мужчину вроде старшего Хоука.
Только уже сейчас было заметно, что на одно лицо отец с сыном никогда не будут. Лицо прожившего долгую счастливую жизнь Малькольма, когда-то резко очерченное и суровое, с возрастом смягчилось, и смешливые «гусиные лапки» у глаз даже сейчас придавали ему вид доброго дедушки, к которому все окрестные мальчишки бегают за советом и лакомствами. На лицо Гаррета едва заметные пока морщинки ложились совсем иначе, ярче прорисовывая свирепый прищур атакующего воина, и его куда легче было представить старым могущественным магистром вроде тех, которыми преподобные матери по всему Тедасу пугают маленьких детей. Старым, гордым и очень-очень усталым.
Что-то в этой мысли Андерсу не понравилось. И, наверное, даже не из-за ассоциаций с недоброй славы Тевинтером.
– …И я теперь не знаю, что мне делать, – убито закончил он и опустил глаза на свои руки, уже благополучно растрепавшие несчастную булочку. – Вот. Я даже не пойму, сердится он на меня или всё-таки нет…
– Тебе в любом случае бояться нечего, – ободряюще улыбнулся Малькольм. – Даже если ты вызовешь гнев Гаррета, тебе это ничем не грозит. – Он хмыкнул и, прищурясь, признал: – Вот другим, кто под руку подвернётся – это может быть…
– Это почему это? – удивился Андерс. Он думал, что Хоук-старший окажется на стороне сына, и уже приготовился выслушать о себе много нелестного, и от изумления ляпнул первую пришедшую в голову фразу.
– Я его так воспитал, – посерьезнев, отвел взгляд пожилой чародей. Вздохнул и, подняв на целителя почти виноватые глаза, пояснил: – Когда у Гаррета открылся дар, я быстро понял, что он вырастет очень сильным магом. Вот и приучил его всегда контролировать себя, чтобы ему не пришлось однажды пожалеть, из-за собственной несдержанности причинив вред близким. Должно быть, перебдел – выместить свою злость, пусть даже словами, на том, кто её вызвал, он теперь почти физически неспособен. Так что если вы всерьёз поссоритесь, тебе он самое большее сухо сообщит о том, что именно вызвало его недовольство – а вот попавшимся ему на пути контрабандистам или кто там ещё вздумает закон нарушать, придётся туго.
– Но ведь он даже ничего не сказал… – совсем несчастным тоном проговорил целитель. В то, что о своей оплошности можно просто забыть, почему-то совсем не верилось – может, оттого, что Малькольм не посмеялся над мальчишеской дуростью, а принялся безропотно выкладывать ему гарретовы секреты.
– Ну так у вас, насколько я понял Натаниэля, отношения не те, – спокойно пожал плечами Хоук-старший. – Ты ведь не хотел ничего обременительного, вот Гаррет и старается на тебя не давить. Он у меня мальчик добрый и тебе неудобств доставлять не хочет.
Андерс, опешив, молча хлопал на него глазами. Вот уж о чём он подумал бы в последнюю очередь – так это о том, что мрачный, почти надменный Хоу станет сплетничать о его личной жизни с отцом его любовника!
– Натаниэля? – Он наконец сумел выдавить из себя хотя бы одно слово, и Малькольм понимающе рассмеялся:
– Нет, юный Хоу вовсе не болтлив, но знаешь, чтобы устоять перед своей любимой женщиной, которая твёрдо вознамерилась добиться ответа – это надо побольше сил иметь, чем вообще может быть у живого мужчины. А Бетани всегда очень интересно, как там поживают её братики, да и мне иногда доводится кое-что услышать.
– Ладно, что мне ничего не будет, я понял, – потерев лицо ладонью, торопливо сменил тему целитель, пытаясь отделаться от иррационального чувства стыда. Он ведь и правда ничего Хоуку не обещал, да и Малькольм, похоже, не намеревался ни в чём его упрекать, но всё равно было как-то совестно. – Но ведь что-то всё-таки случилось, да?
– Да ничего особенного, – помолчав, снова пожал плечами пожилой маг. Андерс нахмурился, и он пояснил: – Просто Гаррет сообразил наконец, что твои мечты о девице, собственном домике и хорошем обеде могут быть не просто пустой болтовней, и задумался. Домик-то с обедом он тебе как-нибудь сумел бы обеспечить, а вот сиськи отрастить ему не по силам, даже приди ему в голову эта дурная идея. Твоя лесная эльфа не единственная баба на свете, вот он и пытается привыкнуть к мысли, что однажды ему придётся отойти в сторону.
Целитель, совершенно растерявшись, смотрел на него и пытался осмыслить невероятную в своей дикости идею. От мысли о том, что гордый, сильный Гаррет может просто сдаться, без боя уступить какой-нибудь чужой девице, хотелось убежать в ужасе. Было в ней что-то невыносимо извращённое, как и в той тусклой пустоте в глубине гарретовых зрачков.
– Только у меня к тебе одна просьба будет, Андерс, – негромко и очень серьёзно проговорил Малькольм. Тот вопросительно улыбнулся, и пожилой маг, тяжело вздохнув, продолжил: – Гаррет тебе всё простит. Кроме снисходительности. Так что… что бы у вас там ни произошло, не оставайся с ним просто из жалости. Или из-за того, что сочтёшь, будто что-то ему должен или что так нужно…
– Вы что-то не договариваете, – уверенно сказал целитель. Улыбчивая складочка возле губ Хоука-старшего на мгновение стала жестче, и он твёрдо произнёс:
– Да. Но этого тебе лучше не знать. Иначе непременно попытаешься что-нибудь исправить, а это всё равно не сработает. Только хуже станет.
Андерс скрипнул зубами. Как же его раздражала – до кровавой пелены в глазах – эта иногда появлявшаяся у всех взрослых манера. Как будто только они знают, как должно быть, а он, молодой и глупый, ничего в жизни не понимает.
Но спорить с Малькольмом явно было бесполезно. По крайней мере, сейчас – чуть позже, может быть, что-то и получится, а пока у него есть более важные дела.
– Спасибо, – вежливо сказал он, аккуратно стряхивая в ладонь крошки от булочки, которую так и не попробовал. – Вы мне очень помогли, дядя Малькольм. Только вы ни демона лысого не понимаете. Потому что всякие домики и обеды – это хрень полная, а я первого совсем своего человека никому не отдам, даже его собственным глупостям. Вот.
Андерс встал из-за стола и, решительно кивнув, вышел за дверь. К выброшенным под забор крошкам немедленно слетелась стайка воробьёв, и он твёрдым шагом направился к городским воротам. Тянущее нытье под ребрами наконец рассосалось, как будто острым ножом разрезали перетягивавший его кишки узел, и окрылённый облегчением целитель только на полпути к Башне Бдения сообразил, что не успел даже задуматься о том, как именно убедить Гаррета в своей правоте.
Начать, наверное, следовало с обычного разговора. На всякий случай – а то вдруг он всё-таки не понял – сообщить Хоуку, что с Веланной он флиртовал просто чтобы позлить одичавшую в своих лесах долийку, и что людей, вообще-то, ценят и любят целиком, а не за сиськи. Или не ценят, но это явно не их случай, потому что Гаррет ему… ну, очень дорог.
А потом можно будет всё-таки сходить к Дайлену. Потому что лучший друг хоть и старался никогда не влиять на принятие решений, но никогда не отказывался помочь в их осуществлении. Иногда перекраивая первоначальный план до неузнаваемости – но каждый раз это оборачивалось только к лучшему, так что Андерс не жаловался.
На столике в его комнате опять красовался пушистый букет, и целитель мысленно поморщился. Его непредсказуемый Тайный Поклонник на сей раз возник как-то совсем невовремя, и несколько мгновений маг даже всерьёз думал, что просто уйдёт. Не заглянет в плетёную корзиночку в поисках записки и не станет ломать голову над тем, что же всё это значило и кто же воспылал к нему такой странно целомудренной страстью. Всё это вполне могло подождать до вечера.
Любопытство оказалось сильнее него. Он потратит всего пару минут, мысленно уговаривал себя Андерс – и, как всегда, ошибся в своих предположениях.
Потому что на подушечке из мягкого зелёного мха, в самом центре толстого пучка звездноцвета лежал небольшой стеклянный флакон, густо оплетённый золотистыми металлическими лентами. И на прикосновение дрогнувшей руки целителя мягко мерцавшая красная жидкость, плескавшаяся почти вровень с припаянной пробкой, отозвалась вспышкой тошнотно-розового света.
– Да чтоб Андрасте Древний Бог прямо сквозь её священные труселя выебал, – почему-то шепотом проговорил Андерс, всё ещё не веря собственным глазам. Но сиявшая под его пальцами филактерия была, как и положено, твёрдой, холодной, и колола кожу зловещей, гнилостной аурой магии крови, и маг, вдруг испугавшись, что кто-то увидит, торопливо выхватил её из корзинки и спрятал за пахуху.
Это его свобода, неожиданно понял он, поворачивая на ведущую на третий этаж, к покоям Дайлена лестницу. Это последний тянувшийся к нему поводок, последняя цепь Церкви – и теперь она в его руках. Ему больше ничто не угрожает. Он полноправный Серый Страж, и больше ни одна храмовничья сука не сможет ходить у него по пятам против его воли.
Андерс засмеялся и как мальчишка вприпрыжку поскакал к амелловой комнате, торопясь поделиться распиравшей его радостью. Он мечтал об этом всю жизнь, с тех самых пор, как вообще узнал о существовании подобной мерзости – и вот сбылось!
Уныло склонившийся над очередной стопкой документов Дайлен поначалу, кажется, вообще не понял, почему он ведёт себя так, будто украл у Огрена весь его запас спиртного и уже успел выжрать не меньше половины. Дар речи целителю почему-то отказал, он только фыркал, едва сдерживая смех, или хохотал в голос, и через пару минут безуспешных попыток объяснить жестами причину своего счастья попросту вытащил филактерию из-за пазухи и сунул её в руки другу.
– Охренеть, – замерев, проговорил Амелл, и Андерс с готовностью подтвердил:
– Ага! – Бурлившая внутри энергия несколько поутихла, и целитель уселся на стоявшее возле командорского стола кресло, старательно сцепив руки на коленях: – Мой Тайный Поклонник сам себя переплюнул. И ещё в корзиночку с цветами её положил, как будто самого факта было мало.
Оторвать взгляд от вожделенного текуче-алого сияния оказалось почти невозможно, и маг не сразу заметил, что брови вертевшего филактерию в пальцах Дайлена сдвинуты почти недовольно.
– Что-то не так? – опасливо осведомился Андерс, борясь с желанием выхватить амулет крови из рук Командора.
– Да нет, всё в порядке, – безрадостным тоном отозвался Амелл, продолжая внимательно изучать флакон. А потом, как будто спохватившись, поднял взгляд и ободряюще улыбнулся другу: – Здорово, что ты теперь можешь не беспокоиться об этом. Я страшно за тебя рад.
– Но? – настороженно уточнил целитель. К радости в глазах Дайлена примешивалась изрядная доля тревоги, и не заметить этого он никак не мог.
– Я просто это совсем по-другому представлял, – со вздохом протянув ему филактерию, признался Страж-Командор. – Переписывался с Церковью, пытаясь добиться того, чтобы они вернули тебе эту штуку сами, по закону, желательно – с поклонами и униженными извинениями. А вот каким способом её добыл… твой Тайный Поклонник – это неизвестно, и меня беспокоят возможные последствия. – Лицо Амелла на мгновение стало суровым и почти злым, и он, глядя куда-то поверх андерсова плеча, многообещающе процедил: – Надо мне кое с кем очень серьёзно поговорить.
Андерс покосился на него с недоумением, но задуматься об этом надолго оказался просто не в состоянии. Посмотрел на флакон ещё раз, пытаясь понять, что такого в нем углядел Дайлен, и снова бережно спрятал его за пазуху.
Поделиться своим счастьем с Гарретом целитель не успел – вышедший из своей комнаты одновременно с ним Амелл неведомым образом успел его опередить, и когда Андерс добрался до кабинета Хоука, из-за его двери уже слышался гневный голос Командора. Время от времени он обрывался, и тогда раздавалось негромкая, неразборчивая из-за толщины дубовой створки речь самого Гаррета, сейчас ещё сильнее напоминавшая целителю уютное звериное урчание. Он постоял рядом пару минут, повздыхал и, пожав плечами, пошёл дальше – кипевшая внутри энергия уже не так настойчиво требовала выхода, так что отступнику можно было похвастаться и попозже. И заодно попросить его дать Андерсу возможность поблагодарить своего поклонника прежде, чем с ним сделают то, что там придумал Дайлен. За подарки – тем более за такие – всё-таки положено было говорить «спасибо», что во внешнем мире, что в Круге.
Натаниэль неподдельно удивился, услышав о том, что он трепло, но радость целителя по поводу обретения своей филактерии – которую, кажется, считал чем-то вроде долговых расписок на большие суммы, и Андерс решил его не переубеждать – вполне понял и поздравил его со всей доступной выдрессированному с детства аристократу искренностью. И даже предложил показать потайной подвальчик семейства Хоу, в котором хранились особо редкие вина, которые извлекались из оного лишь по случаю крайне значительных событий.
Бутылку в него Андерс всё-таки выманил и, выждав ещё немного, снова направился к Гаррету. Ему ведь нужно было похвастаться филактерией и вообще с ним поговорить…
– Ты на меня сердишься? – строго осведомился маг, отставив вино на край стола и усевшись верхом на колени не успевшему возразить Хоуку. Широкие тёплые ладони отступника привычно легли ему на бедра, и он украдкой выдохнул. Может, всё и правда получится?
– За что? – искренне не понял Гаррет, и Андерс снова нахмурился. Тот, кажется, даже не прикидывался – да и правда, глупо было бы думать, что взрослый мужчина станет вести себя как малолетние девицы Круга с их вечным «ах, я вовсе не обижаюсь, но ты сволочь» – но взгляд у него всё равно был совсем неправильный. Голодный и бездеятельный, как будто отступник старался впитать каждое его движение, каждый жест – чтобы запомнить и потом перебирать воспоминания, словно дохлые драгоценности.
– За Веланну, – собравшись с духом, объяснил целитель и пристально уставился на собеседника. Не смотри он на него так внимательно, мог бы и вовсе не заметить, как на мгновение вздрогнули пушистые ресницы, а в тёплом ласковом взгляде мелькнула какая-то тень. Маг прикусил губу и, наклонившись к уху любовника, убеждённо сказал:
– Ты дурак, Гаррет. – Хоук удивлённо глянул на него, и Андерс терпеливо объяснил: – Я же при тебе говорил, что единственное её достоинство – это пресловутые сиськи. И что лично я нахожу другие вещи гораздо более привлекательными. Помнишь такое?
Отступник кивнул и открыл было рот, собираясь что-то произнести, но целитель торопливо зажал ему рот ладонью и, бережно погладив по щетинистой щеке, попросил:
– Дай я договорю вначале, ладно? Я же к ней не всерьёз приставал, только чтобы её позлить. Она же прямо нарывалась. Так что ревновать тебе совсем незачем, ты же знаешь, я просто обаятельный. И вообще… – Он глубоко вздохнул, собираясь с духом, и решительно продолжил: – Гаррет, ты замечательный. И ты мне очень важен, почти как Дайлен. И если ты думаешь, что я вот так возьму и от всего этого откажусь из-за какой-нибудь новой женщины, то ты действительно дурак и я сам на тебя обижусь.
Вот чего Андерс действительно не ожидал, так это того, что после этой детской угрозы глаза Гаррета вспыхнут нестерпимо ярким осознанием вины. Он даже растерялся на мгновение, а потом торопливо закончил:
– И вообще прекрати изображать неуверенного в себе юнца, который всерьёз думает, что любая девка по определению лучше него просто потому, что она девка!
Целитель выдохнул и торжествующе глянул на Хоука. Тот продолжал выжидательно смотреть на него, и Андерс нетерпеливо поинтересовался:
– Ну?
– Что? – удивлённо усмехнулся Гаррет.
– Теперь тебе положено немножко на меня разозлиться, – вздохнув, растолковал целитель. – Схватить под коленки, опрокинуть на стол – видишь, я специально так сел, чтобы тебе поудобнее было – и трахнуть. А потом все эти глупости окончательно выветрятся у тебя из головы, и всё снова станет хорошо.
Хоук растерянно заморгал, а затем его губы дрогнули и он от души рассмеялся. Андерс нахмурился, не понимая, что смешного тот увидел в его предложении, но потом Гаррет поднял взгляд, и ему стало совершенно на это наплевать, потому что золотистые хоуковы глаза снова искрились неподдельным весельем и в их манящей тёмной глубине сиял тот самый заветный огонёк.
И проверить на себе крепость сенешальского стола Андерсу всё-таки пришлось. Правда, получилось совсем не так, как он представлял – вместо того, чтобы просто впечатать его в столешницу и отыметь напористо и зло, Хоук ласково вытряхнул его из мантии и довел до безумия вначале губами, а потом всем своим телом, горячим, словно огненная буря, и упоительно мощным. Разомлевший целитель лениво спихнул в выдвинутый ящик с каким-то смутно знакомым мусором почти опустевшую склянку из-под сафлорового масла и, погладив нежно целовавшего его в шею Гаррета по загривку, потянулся за вином.
От чуть было не произошедшего повторного осквернения стола этот почтенный предмет мебели спас явившийся в самый неподходящий момент сенешаль Вэрел. Вылетевший из кабинета Андерс ещё успел заметить, что на показушно виноватой физиономии Хоука сверкали откровенно смеющиеся глаза, а потом дверь захлопнулась за его спиной, отсекая гневный голос пожилого мужчины. Целитель проказливо фыркнул и, заткнув початую бутылку пробкой, направился к своей комнате.
Поселившееся в теле тягучее удовлетворение оказалось на удивление стойким. Андерсу совершенно не хотелось никуда торопиться, и даже вечером, вернувшись к Гаррету для продолжения праздника, он не стал с порога набрасываться на валявшегося в кровати отступника, а только привалился к его крепкому теплому боку и сунул ему в руки недопитое вино. Хоук, уютно фыркнув, прижал его к себе и сделал пару глотков из горла, а потом передал бутылку обратно. Он как будто не видел ничего удивительного в том, что можно не спешить, не выхватывать у судьбы из зубов каждое мгновение, и не проявлял ни малейшего нетерпения, позволяя Андерсу лениво сцеловывать с его губ терпкие алые капли и болтать обо всём на свете.
– Что? – вдруг сорвался на смешок Гаррет, и увлеченный рассказом о собственных проделках в Круге целитель с недоумением и некоторым недовольством посмотрел на него.
– Ну чего такого? – обиженно осведомился он. Ничего смешного он ведь пока не рассказывал, смешное будет потом…
– Правила? – всё ещё посмеиваясь, удивлённым тоном переспросил Хоук. – Нет, в самом деле – правила?
– Ну да, – невольно покраснев, пробормотал Андерс. Вдруг вспомнилось, как Дайлен поднял его на смех, когда он об этом рассказывал, и маг обеспокоенно покосился на любовника. Кто его знает, как тот отреагирует на покушение на его собственную задницу – а ему совсем не хотелось поссориться с Гарретом снова, они ведь только-только помирились.
– Баш на баш, значит, – смешливо прищурясь, задумчиво протянул тот. Снова фыркнул, перекатился, упершись локтями возле плеч целителя, и весело поинтересовался: – Ну и сколько я тебе, выходит, задолжал? Четыре десятка ночей или уже пять? Или даже шесть? Я как-то не догадался посчитать точно.
– Чего? – растерянно переспросил маг. Хоук лукаво фыркнул и игриво потёрся носом о его нос, а потом вдруг перекинул ногу через его бедра и уселся на него верхом.
– Тебе стоило раньше мне рассказать, – с мягким укором проговорил отступник, легонько, игриво касаясь приоткрывшихся от изумления губ целителя. – Ты представляешь, сколько времени у нас уйдёт на восстановление справедливости?..
– Так ты позволишь? – От изумления Андерс даже пропустил мимо ушей упоминание то ли имени, то ли сущности изрядно раздражавшего его духа и, увернувшись от очередного дразнящего поцелуя, попытался поймать взгляд Гаррета.
– А почему нет? – как будто в недоумении пожал плечами тот и, послушно подставившись легшей на его скулу ладони, по-кошачьи прикрыл глаза. – Если ты хочешь…
Целитель прерывисто вздохнул, приподнялся на локте и впился в его губы торопливым жадным поцелуем, пытаясь выиграть хоть немного времени. Впрочем, осмыслить всё как следует у него всё равно не получилось, потому что в голове суматошно колотилась одна-единственная почти пугающая мысль: ему можно взять Хоука. Просто так. Не за то, что сделал для него что-то, не за то, что отдался ему сам – просто потому, что ему захотелось.
– Ложись на спину, – с нетерпеливым стоном оторвавшись от губ своего Гаррета, прохрипел Андерс. – Хочу тебя целиком.
Хоук лукаво усмехнулся и повиновался, с кошачьей ленивой грацией растянувшись рядом с ним. Маг сглотнул, едва дыша от внезапно охватившего его вожделения, и медленно, почти нерешительно забрался ему на грудь, привычно потершись щекой о плечо. Ему на загривок ту же легли широкие жесткие ладони, и он недовольно повёл плечами:
– Не надо. – Брови Гаррета чуть дрогнули, как будто он собирался нахмуриться, и Андерс торопливо пояснил: – Мне нравится, когда ты так делаешь. Слишком нравится – а я не хочу слишком быстро потерять способность осознавать происходящее…
Отступник понимающе усмехнулся и, расслабившись, откинулся на подушку. Целитель взял его за руку и, нежно поцеловав бившуюся на запястье жилку, положил его кисть себе на талию, а сам принялся неторопливо распутывать шнуровку рубашки.
– Ты такой красивый, – выдохнул он, приподнявшись на локтях. Знакомое, казалось бы, до последней чёрточки, зрелище неизменно его завораживало – то, как двигались под кожей изящные, крепкие мускулы, как, выдавая возбуждение, чаще и резче вздымалась широкая мощная грудь, как сладко вздрагивало под его ладонями по-звериному сильное тело… Гаррет хрипло заурчал и легонько потянул его к себе, и Андерс с готовностью наклонился к нему, целуя его глубоко и жарко.
– Не бойся, я не хрустальный, – с довольным вздохом откинувшись назад, подмигнул ему Хоук. Целитель фыркнул и, поудобнее устроившись между его раздвинутых колен, почти сердито укусил его за плечо:
– Ты большой и сильный, знаю. Но это вовсе не повод обращаться с тобой грубо.
Он бережно зализал след собственных зубов и снова с блаженным мурлыканьем потерся щекой о плечо любовника, вдыхая будоражащий запах здорового крепкого мужчины. Гаррет тихонько, гортанно рыкнул, и Андерс, подняв голову, встретился с ним взглядом. И, совершенно потерявшись в пылающем золоте его глаз, принялся торопливо и жадно целовать его – губы, шею, мускулистые плечи, широкую грудь с горячими шершавыми бугорками сосков, твердый живот с уходившей вниз дорожкой черных жестких волосков, сладко щекотавших язык… Хоук рвано вздыхал и хрипло постанывал, отзываясь на каждое прикосновение, доверчиво подставлялся под его руки и губы, и Андерс, совершенно опьянев от возбуждения, уткнулся носом в его пупок и хрипло пробормотал:
– Ты тоже мой… Мой красивый, мой сильный, мой замечательный Гаррет…
Отступник отозвался низким, гортанным стоном и качнул бедрами, и целитель послушно провел ладонями по внутренним сторонам, поглаживая подрагивавшие под горячей чуткой кожей мускулы. Гаррет заворчал, как большой довольный зверь, и маг окончательно потерял самообладание.
Что-то в самой глубине его сознания – что-то, нахватавшееся занудства от наставницы Винн – ещё пыталось возражать, напоминать, что в первый раз следовало сделать всё совсем по-другому. Хотя бы выбрать другую, более удобную с анатомической точки зрения позу, потому что у Хоука явно давно никого не было – да и кто вообще мог бы заподозрить, что уверенный, властный боевой маг может кому-то поддаться. Только Андерс слишком хотел видеть его глаза, видеть, как вспыхивает темным пламенем страсти окаймленная расплавленным золотом бездна зрачков, как вздрагивают густые ресницы в такт накатывающим на него волнам наслаждения… Как на одно одуряющее долгое мгновение из его взгляда пропадает всякий след мысли, пока Андерс ловит дрожащими от напряжения губами последний полустон-полукрик.
Нет, считаться тем, кто сколько раз был сверху, Хоук, к немалому облегчению целителя, всё-таки не стал. В старом, честном принципе магу вдруг начало чудиться что-то нескладное, искажённое, и от того, что его поймали на давно забытом намерении действовать «по правилам», становилось почти неловко. Но Гаррет обо всём этом и не вспоминал, просто вдруг оказалось, что его можно в любой момент прижать к кровати и коленом раздвинуть ноги – и он, наверное, даже поддастся. Или нет. Андерс в конце концов обнаружил, что ему совершенно на это наплевать. Он в любом случае уползал из хоуковой комнаты чуть ли не на четвереньках, потому что ноги каждый раз дрожали и норовили подогнуться в самый неподходящий момент. Хоть соглашайся на предложения проводить, в самом деле.
Филактерию целитель припрятал в свой самый дальний тайник. В Круге такого раздолья не было – там всё придумали задолго до них, и схроны с простенькими детскими сокровищами располагались обычно в ножках кроватей и за давно расшатанными камнями в туалетных комнатах. Под взглядами постоянно зыркавших в их сторону храмовников ничего особо замысловатого и не сотворишь, а вот в Башне Бдения Андерс развернулся как следует. В одном только лазарете у него было три секрета: один простенький, трёхуровневый, на двух нажимных камнях и одной руне, один чуть посложнее, с четверным дном, а в последнем было аж девять небольших камер, в каждой из которых могло поместиться по три стандартных склянки. Он как-то позвал Натаниэля, попросив проверить стены – разбойник нашёл все три, но четвертый уровень второго схрона не обнаружил, а в самом сложном и вовсе добрался только до пятого. Так что девятый отсек третьего лазаретного тайника целитель счёл вполне надёжным.
Амулет, вообще говоря, следовало попросту уничтожить, только у Андерса почему-то рука не поднялась. Как будто вместе с филактерией он разрушил бы всё, что связывало его с прежней жизнью – но что бы он ни говорил, она вовсе не была бесконечным страданием. У него ведь был Дайлен, азарт побегов и горьковатое торжество от восторга в глазах магов-учеников, наблюдавших за тем, как его волокли обратно в его комнатку – ну или сразу в карцер – ворованные ирвинговы персики и размазанная по карманам мантии клубника, дотащить которую до места, где её можно спокойно слопать, почти никогда не удавалось… А ещё Пушистиус, острое счастье, когда под его ладонями впервые закрылась рваная рана на ноге молоденького рекрута-храмовника, оставшаяся от удара паучьей лапы, его заветный сон про неправильного демона и замысловатая ругань Карла-библиотекаря, опять обнаружившего, что в некоторых книгах появились не одобренные Церковью иллюстрации. Всякое было, и Андерс вовсе не был уверен, что хочет отбросить и это тоже.
А в Башне Бдения было безопасно, и решение этого несомненно важного вопроса вполне могло подождать своей очереди.
Беда пришла неожиданно. По уши увязший в собственных проблемах Андерс и думать забыл про Грету-горничную. Немолодая, не хуже него понимавшая сложность своего положения женщина исправно являлась к нему для осмотра каждую неделю, и целитель, в очередной раз заключив, что её беременность протекает нормально, выбрасывал её из головы до следующего визита.
Мышка сдернул его с кровати в середине ночи. Андерс, проспавший только пару часов, даже не сразу сообразил, чего хотел от него бледный, словно полотно, мальчишка, и только через пару минут, уже на бегу выловив в его лепетании слова «Грета», «кровь», «кончается», со смутным ужасом понял, что случилось какое-то несчастье.
Поначалу показалось, что всё далеко не страшно. У Греты просто отошли воды – раньше, чем следовало, ей бы ещё недели три поносить, но ничего такого ужасного – и крови в них было совсем немного. Но с каждым часом дела шли всё хуже: от боли при схватках, которую отчего-то не умеряли ни разрешённые в подобном случае зелья, ни заклятия, женщина несколько раз теряла сознание, от тщетных попыток вытолкнуть плод наружу её мышцы сводило судорогой, а легкие не справлялись с неожиданной нагрузкой. Вынужденный наблюдать за её мучениями почти в бездействии Андерс уже начал кипятить скальпели, надеясь, что грубый «стальной» способ окажется эффективнее, но почти сразу понял что его предположения ошибочны – попытка вырезать младенца из утробы матери неизбежно закончилась бы её смертью, потому что её взбунтовавшееся тело наотрез отказывалось принимать его магию.
Агония продолжалась почти сутки. Целитель до последнего надеялся, что ему всё-таки удастся помочь обоим, благо и лириума, и зелий у него было хоть залейся, да и добровольных помощников хватало. К следующей ночи Грета всё-таки родила мальчика – крохотного, слабенького, чуть не задохнувшегося окончательно из-за обвившей шейку пуповины. Маг немедленно принялся вливать в хрупкое тельце балансировавшего на грани жизни и смерти ребёнка собственную силу – и мог лишь в отчаянии наблюдать за тем, как его мать истекала кровью. Прервать свое заклятие, не убив младенца, он не мог, а всё, что делала повивальная бабка Башни Бдения, беспрекословно повиновавшаяся его распоряжениям, оказалось бесполезным.
Андерс ещё видел – самым глубоким, затратным зрением мага – слабо мерцавший в теле Греты огонёк жизни, но в тот момент, когда завершённое заклинание впиталось в кожу немедленно захныкавшего ребёнка и он, наконец передав его одной из сновавших рядом девиц, кинулся к женщине, жизненная сила окончательно её покинула. На заклятие воскрешения ушли последние крохи его маны – но силой вытащенная с дороги в Тень душа, не сумев уцепиться за истощенное тело, снова выскользнула из его хватки.
Андерс бессильно осел на пол и неимоверным напряжением воли заставил себя продолжать дышать.
Когда он несколько пришёл в себя, вокруг уже никого не было, а за окном поднималась убывающая луна. Целитель, напрягая память, сумел вспомнить, что сам отмахивался от предложений помочь и проводить до его комнаты, и попросил только стакан горячего травяного взвара… Давно остывшую чашку он до сих пор сжимал в руках, лазарет был отмыт до блеска, а лежащее на соседней койке тело Греты прикрывала широкая белая простыня.
– П-прости, – дрожащим голосом проговорил Андерс. Женщина уже не могла его услышать, это он знал точно – просто отчаянно хотелось хоть как-то выплеснуть наружу пронзительное чувство вины. Как-то избавиться от невыносимого ощущения, что подвёл ту, подвести которую не имел права, что не справился, не оказался достаточно сильным там, где все остальные были ещё слабее… Он съежился и, уткнувшись лицом в колени, попытался разрыдаться, но под стыдом и виной не оказалось ни гнева, ни горя, только глухая гулкая пустота.
Наверное, он просидел так очень долго. Последние ночные шумы успели стихнуть, и в коридорах крепости было темно и пустынно. Андерс шел почти вслепую, едва переставляя ноги и держась за стену, хотя уже не мог припомнить, почему ему казалось, что упасть – это плохо. Перед глазами стояло измученное лицо Греты и ещё испачканная её кровью и водами сморщенная мордашка младенца, и внутренности скручивало внезапным диким страхом – а вдруг с ним тоже случится что-нибудь плохое, раз целитель выпустил его из виду? Но сил на то, чтобы повернуться и кинуться к бабке Ринге, которая забрала малыша с собой, уже не было, и маг продолжал идти, уже забыв, куда именно направлялся.
– Грета умерла, – почувствовав на своих плечах чьи-то теплые руки, отстранённо сообщил Андерс. От ощущения живого тепла его вдруг начала бить дрожь, а потом рядом вспыхнул светлячок и он, проморгавшись, увидел обеспокоенное лицо Гаррета. – Грета умерла, а я ничего не сумел сделать.
В глазах отступника мелькнули понимание и сочувствие, и целитель уже испугался, что сейчас ему начнут говорить все самые неправильные вещи на свете, от которых будет только хуже – что он не виноват, что он и не мог ничего сделать, как будто от неоспоримой логичности этих заявлений он перестанет чувствовать нестерпимую давящую тяжесть, грозящую превратить его душу в бесполезные осколки. Но Хоук только прижал Андерса к себе – спиной к широкой надежной груди, тепло которой тут же начало просачиваться в его истощенное тело, заставляя его содрогаться в запоздалой судороге перенапряжения – и аккуратно сел на кровать, усадив его к себе на колени. Целитель глубоко вздохнул, слушая, как тот шепчет ему на ухо какие-то неразборчивые, бессмысленные нежности, от которых, как ни странно, и впрямь становилось капельку легче.
– Она уже немолодая была, – наконец проговорил Андерс, почти перестав дрожать под бережно гладившими его бока и грудь теплыми ладонями. – Ей бы вообще рожать не стоило, другой я бы и запретил – но она одна была, ни мужа, ни других детей, у меня просто язык не повернулся. Ей так хотелось маленького… – Гаррет молча слушал его, внимательно и сосредоточенно, и он снова заговорил, чуть не захлебываясь словами: – А всё ведь нормально было, я даже представить не мог – а у неё преждевременные роды начались, и всё пошло наперекосяк, и…
Слова, перемежавшиеся сухими рыданиями, через час тоже кончились. Андерс, окончательно обессилев, откинул голову на плечо Хоуку, но тот вместо того, чтобы впиться в беззащитно открытую шею поцелуем, только нежно прижался небритой щекой к виску. Маг рвано вздохнул, пытаясь разобраться в клубке противоречивых эмоций, состоявшем в основном из разочарования и сокрушительного облегчения, и устало прикрыл глаза, крепко вцепившись в обнимавшую его талию гарретову руку.
– А у тебя что-нибудь съедобное есть? – неожиданно для себя самого смущённо поинтересовался целитель. Голод проснулся внезапно, как будто избавившееся от толики напряжения тело очнулось и наконец-то догадалось потребовать то, что было ему действительно нужно. Гаррет чуть заметно улыбнулся, мазнув губами по его виску, и, так и не выпустив его из рук, потянулся к дверце тумбочки.
Андерс жадно вгрызся в бутерброд с копчёным мясом и, проглотив первый кусок, с подозрением вопросил:
– А зачем это ты здесь еду держишь?
– Да так, на всякий случай, – мягко усмехнулся Хоук, аккуратно поддерживая его всё ещё подрагивавшую руку. – Вдруг ко мне какой-нибудь голодный светловолосый Страж забредёт…
Кажется, бутерброд он всё-таки не доел. Так и заснул, вцепившись зубами в очередной кусок, только краем почти полностью провалившегося в Тень сознания отмечая, что Гаррет осторожно вынул из его рук остаток и, покрепче прижав его к груди, бережно уложил рядом с собой.
Андерс открыл глаза глухой ночью. Ему отчего-то было спокойно и тепло, крепко обнимавшие его сильные руки казались самой надёжной защитой на свете, а волосы на затылке легонько ерошило мерное дыхание спящего Хоука. Маг умиротворенно вздохнул, полежал так ещё немного, а потом осторожно, чтобы не разбудить любовника, развернулся.
Во сне лицо Гаррета казалось совсем другим, безмятежным и юным, и у Андерса сжалось сердце. Он ласково погладил по щеке чуть заметно подавшегося навстречу прикосновению отступника и, задыхаясь от смутно знакомого, почти пугающего томительно-сладкого чувства, пронизывавшего его до самой глубины души, торопливо впился в его губы требовательным, почти грубым поцелуем.
Секс всегда всё упрощает, правда ведь?
Конец андерсочасти