Кто-то дал этой Вселенной плохую кислоту
Драббл из цикла "Поселение", действие происходит точно после "Подарка судьбы"
Пейринг: м!Хоук/Андерс, Кайл/Агата
Рейтинг: чуть больше PG-13, чуть меньше R
Хоук и Андерс биоваревские, Кайла и Агату взял поиграть у Герти
Малькольм был очень спокойным и беспроблемным ребенком...Малькольм был очень спокойным и беспроблемным ребенком.
Правда, Андерс с Хоуком осознали это только после того, как на свет появилась агатина дочка, и Кайл перекрыл кровли на обоих домах и хозяйственных постройках, починил все, что надо и не надо было чинить, поставил новый загон для скота и построил для Андерса лабораторию чуть на отшибе – лишь бы не попадаться под горячую руку измотанной и раздраженной из-за вечного недосыпа жене, которую не смягчало даже то, что перед очередным побегом Кайл доделывал все домашние дела, обычно лежавшие на её плечах.
Но до этого знаменательного момента Андерс, грешным делом, порой подумывал, что Церковь все-таки пыталась извиниться перед магами за все притеснения – воспрещая им обзаводиться детьми. После пары недель отцовства воспринимать этот запрет как ещё одно оскорбление личности и признак угнетения у него уже не очень-то получалось.
Хоук, следовало отдать ему должное, честно старался сделать все по справедливости. Справедливость даже одобрял его попытки. Результаты, впрочем, были совсем не впечатляющие, потому что при воплощении в жизнь от красивого, стройного плана не осталось и ошметков.
Предложение присматривать за ребенком по очереди Андерсу вначале понравилось. И нравилось целый день, пока единственной его заботой была необходимость играть с Малькольмом, кормить его и вовремя менять ему пеленки, в то время как Хоук возился по хозяйству, готовил обед и обходил – вернее, оббегал, судя по тому, насколько быстро он вернулся – сторожевой периметр. К ночи он все равно вымотался почти так же сильно, как когда-то в самые тяжелые дни в клинике, и с удовольствием предвкушал, как назавтра выспится как следует и отдохнет, потому что его любимый мужчина успел подготовить для него все, что можно было сделать заранее…
О том, что он единственный целитель на сотню миль вокруг, а бесстрашный, отчаянный Гаррет жутко боялся одного маленького ребенка, он умудрился забыть.
Через два часа после того, как Андерс передал дежурство Хоуку и лег спать, Малькольм закашлялся. В глазах разбудившего любовника Гаррета было столько ужаса, что нихрена ещё не соображавший спросонья целитель мигом подорвался с кровати и кинулся к малышу. Малькольм смотрел на него невинными, ясными глазами идеально здорового ребенка, и Андерс, кое-как успокоив Хоука, отправился спать дальше.
Ещё через час Малькольм поперхнулся.
Ещё через полтора Гаррет робко пихнул его в бок и поинтересовался, а не слишком ли мало Малькольм ест.
Ещё через два он спросил, не слишком ли много Малькольм спит.
Потом Андерсу пришлось объяснять, что да, именно такого цвета и консистенции и должны быть моча и кал питающегося пока исключительно молоком младенца.
Потом он посмотрел, как укачивающий сына Гаррет стоически жует отложенную для супа морковку и вспомнил, что нужно приготовить обед. И постирать запачканные во время дежурства Хоука пеленки, потому что отвлекаться от Малькольма тот явно опасался, а значит, попытка свалить стирку на него закончилась бы только потопом в кухне.
Короче говоря, мечта выспаться явно была неосуществима.
Потом, недели через полторы, когда все самые насущные вопросы были более-менее прояснены, стало немного легче. Периодически Андерс, конечно, ещё просыпался от того, что Гаррету начинало казаться, что Малькольм вдруг заболел, но это случалось все реже и реже – Хоук тоже набирался отцовского опыта.
И отцовской гордыни тоже: он вбил себе в голову, что какая-нибудь липа или банальная береза не достойны того, чтобы послужить материалом для колыбели его сына. Андерс поначалу посмеивался, украдкой, чтобы не услышали Кайл с Агатой, дразнил любимого зарвавшимся аристократом, шутливо ехидничал, интересуясь, удовлетворит ли его золото или нужен сразу первозданный лириум… а потом Гаррет приволок из очередного своего похода в леса здоровенный отрубок свежей древесины сильвана.
Как он умудрился в этих диких, напрочь лишенных естественных магических источников краях отыскать сильвана и заломать его в одиночку, опешивший Андерс спросить как-то не догадался. Зато до этого додумался Кайл: мужчина, хмурясь, с полдня наблюдал за тем, как беременная Агата суетилась вокруг начинавшего обретать очертания колыбели куска дерева, восторженно вещая о том, как полезны для ребенка-мага остаточные эманации раритетного растения, а потом отозвал Хоука в сторонку и тихо поинтересовался, где тот бросил остальную часть ствола.
Колыбельку для своей дочки уязвленный Кайл сделал ещё более роскошной, как будто пытаясь доказать, что умеет работать руками не хуже какого-то там мага. Но Андерсу творение Гаррета все равно нравилось больше – оно было округлым, гладким и не пихалось острыми углами в бедра в самый неподходящий момент. А ещё в изголовье висела низка больших круглых бусин из все того же серебристо-серого дерева, которые весело гукавший Малькольм перебирал своими маленькими ручками, и Хоук, удостоверившись, что ребенок нашел себе занятие, тут же принимался жарко и щекотно целовать Андерса в шею.
В такие моменты поцелуями дело и ограничивалось, потому что заниматься любовью при ребенке Андерсу было неловко. Малькольм, уже научившийся сидеть, выглядывал из колыбельки и наблюдал за ними ясными умными глазами, и целителю все время казалось, что они учат ребенка чему-то плохому. Ощущение это становилось особенно навязчивым, когда напрочь лишенный стыдливости Хоук принимался выделывать своим восхитительным ласковым языком что-нибудь этакое, от чего Андерсу напрочь отказывала способность соображать. А Малькольм ещё и принимался агукать в самые напряженные моменты…
Отдавать ребенка Агате просто для того, чтобы предаться эгоистичным плотским удовольствиям, Справедливость полагал недопустимым. Вследствие чего первая же попытка все-таки поступить подобным образом закончилась для Андерса жуткой мигренью и, понятное дело, полным отсутствием каких бы то ни было удовольствий.
Приходилось ловить моменты, когда сытый и довольный Малькольм засыпал, и торопливо тащить Хоука в кровать в надежде успеть до того, как малыш проснется. При этом делать все следовало очень тихо, чтобы не разбудить ребенка – который как назло спал очень чутко и просыпался от первого же стона, откликаясь на шум жалобным надрывным плачем. Само собой, после этого обоим незадачливым любовникам было уже не до секса.
Вот только молчать было до ужаса трудно. Андерс успел крепко привыкнуть, что с Хоуком можно не сдерживаться: отзываться на прикосновения любимого довольным бесстыдным урчанием, стонать в голос, влепляясь в него всем телом, кричать от наслаждения в уверенных ласковых руках, сходя с ума от взгляда пылавших любовью глаз… И Гаррет, как назло, вовсе не собирался умерять пыл в соответствии с обстоятельствами – напротив, он не на шутку заводился от задавленного собственной ладонью хриплого мычания Андерса и его беспомощно-умоляющего взора и только удваивал старания, как будто нарочно пытаясь довести его до крика. А может, и не «как будто», слишком уж самодовольно он хмылился после, когда целитель залечивал отпечаток собственных зубов на его плече, оставленный в тот момент, когда он вдруг решил, что из его ладони получается слишком ненадежный кляп.
– Зараза, – продолжая ласкать кончиками пальцев бледнеющий след, беззлобно обругал его Андерс. Малькольма они не разбудили только чудом, ещё немного – и он, забывшись, все-таки сорвался бы на непристойный блаженный вопль.
– Почему это я зараза? – вполголоса возмутился Хоук, настороженно косясь в сторону все ещё безмолвствовавшей колыбели. – Это же ты меня покусал!
Оставить подобную выходку без последствий Андерс, конечно же, не мог. Только правильной мести все равно не получилось: когда он сам, пустив в дело все свои знания об устройстве человеческого организма, прижал разомлевшего, бесстыдно раскинувшего колени Гаррета к кровати и с многообещающей ухмылкой склонился над ним, урча от плавившего кости жара, выяснилось, что его любимый умел орать совершенно беззвучно. Все было по-настоящему – сильное тело любовника выгибалось и нетерпеливо дрожало под его руками, отзывалось на каждый толчок сладкой судорогой, доверчиво обнаженное горло вибрировало под его языком… только с раскрытых, как для стона, припухших губ не срывалось ни звука.
Правда, расстроиться из-за этого оглушенный наслаждением Андерс уже не сумел.
А потом выяснилось, что для двух маленьких детей нужно гораздо больше пеленок, чем у них было. После недели мучений, в течение которой все население крохотного Города Магов занималось по большей части суматошной стиркой и попытками как-то продезинфицировать чистую ткань, Хоук сел и всерьез задумался.
А потом принялся куда-то пропадать в свободные от детского дежурства дни, причем возвращался настолько усталым, что у вымотавшегося за день Андерса язык не поворачивался его упрекать. Гаррет никогда не бросил бы его наедине с трудностями без серьезной причины.
Начало очередного своего дежурства Андерс, положившись на то, что Хоук разбудит его вовремя, попросту проспал. Подхватился с кровати, торопливо натягивая висевшую на стуле рядом мантию, кинулся на кухню, привычно нашаривая на полке возле двери бутылочку с молоком… Гаррет поймал его на полпути к печи, ласково куснул за ухо и сообщил, что снова подежурит сам.
Объяснение оказалось простым и очень подозрительным: Хоук собирался уйти «по делу» на целую неделю и, как честный человек, решил исполнить свой отцовский долг на несколько дней вперед. Андерсу, в отличие от Справедливости, подобная тактика совсем не понравилась, но делиться подробностями своего плана Гаррет отказался наотрез. Заявил, что боится сглазить.
А через неделю Хоук ещё раз обошел сторожевой периметр, понаставив там ловушек, и, наказав Андерсу в случае тревоги хватать детей и Агату и делать ноги, забрал Кайла и ушел.
Одиннадцать дней целитель срывался на любой шум, надеясь, что это возвращается Гаррет – и отчаянно боясь, что в самый неподходящий момент их все-таки нашли враги. Не случилось ни того, ни другого – тревога каждый раз оказывалась ложной, то выходил из чащи лось, то хорьки залезали в курятник, становясь жертвами невесть где добытого Хоуком бойцового петуха, то любопытная лиса принималась спорить с местными ежами из-за выставленного у порога блюдечка с молоком.
Управляться с детьми всего-то вдвоем оказалось ещё труднее. Со временем Андерс с Агатой кое-как приспособились: один из них следил за Малькольмом и крошкой Лили, а другой старался успеть разобраться с грязными пеленками, приготовить еду и хотя бы немного прибрать в домах. Проблему с пеленками, не иначе от отчаяния, они решили очень быстро – комбинация заклинания очищения и пары других заклятий из школы духа дала потрясающий эффект. Оказались не нужны ни стирка, ни долгая сушка и прокаливание над печью.
А на двенадцатый день, ранним утром, вернулись Хоук с Кайлом. С двумя тюками неваррской фланели, которую Андерс однажды назвал лучшим материалом для детских вещей и пеленок, рулоном золотистого орлейского шелка Агате на платье и тюком тонкого шерстяного полотна. Точно такого же темно-зеленого цвета, как и любимая андерсова мантия.
– А я караван ограбил, – непринужденно признался Гаррет, торжественно вручив ему свою долю ткани. – Но мы очень-очень аккуратно, правда!
Кайл кивнул, проворчав себе под нос что-то не очень внятное и явно утвердительное, и, помахав им рукой, двинулся к своему дому вслед за уже убежавшей кроить платье Агатой.
Хвастаться подробностями своей выходки Гаррет, вопреки ожиданиям Андерса, не стал. Но и попросить Кайла тоже умолчать об этом все-таки не догадался, и расспросивший соседа целитель с полчаса сидел у Агаты на кухне, по глоточку прихлебывая успокоительный отвар и запоздало кляня себя за скудоумие.
Ему, знавшему Хоука лучше всех ныне живущих, следовало куда раньше догадаться о том, что дойти до ближайшего города и честно купить ткань там тот попросту не додумается.
Гаррет не шутил: они и правда ограбили караван. При этом маг, вполне отдавая себе отчет в том, что караванщику, а также торговым домам и ответственной за караванную тропу страже его выходка не понравится, потрудился как следует замести следы. Вначале они с Кайлом пару дней шли на север, к маячившей на горизонте горной гряде, потом влезли в какую-то пещеру – в описании которой Андерс с содроганием узнал заброшенный участок Глубинных Троп – где пришлось слегка подраться с какими-то уродливыми человекообразными тварями, через сутки вышли на поверхность с другого конца и, отойдя от лаза на десяток лиг, устроили засаду на караванной тропе.
Грабитель из Хоука, судя по рассказу, получился очень вежливый и аккуратный, но спорить с неожиданно возникшим из темноты мужчиной гном-караванщик все равно не решился. Безропотно позволил Кайлу, надевшему наспех вырезанную из куска плаща маску, обшарить повозки, поахал над орлейским шелком и дорогим ферелденским полотном, постенал над тем, какой позор падет на дом Тетрас… после чего Гаррет, задумавшись, вытащил из очередной повозки искомую неваррскую фланель и, смилостивившись, велел передать Варрику Тетрасу – да-да, ему самому, безбородому – дословно следующее: «У Искры и Птица появился птенчик, так что нехрен на пеленки жабиться».
Караванщик опешил и, кажется, даже не догадался послать за ними в погоню своих уже начинавших просыпаться после дурманного дыма охранников.
Второе путешествие по злосчастной «пещере» прошло куда спокойней, потому что новые твари на смену прежним явиться ещё не успели, а потом Хоук надежно завалил вход и повел Кайла обратно, как и обещал.
– Аккуратно, значит? – свирепо вопросил Андерс, вернувшись домой. Игравший с Малькольмом Гаррет посмотрел на него с искренним детским недоумением, и целитель, обреченно махнув рукой, со вздохом поинтересовался: – Откуда ты узнал? На моих картах этой части Глубинных Троп не было.
– А на картах мессира Хоу были, – помахав у ребенка перед носом погремушкой, пожал плечами Хоук. – Я их тогда ненадолго украл… и запомнил как следует. На всякий случай. Видишь, пригодилось!
– Практичный ты мой, – проворчал Андерс и, уловив в глазах теряющего интерес к игрушке Малькольма знакомое выражение, отправился греть молоко.
Пейринг: м!Хоук/Андерс, Кайл/Агата
Рейтинг: чуть больше PG-13, чуть меньше R
Хоук и Андерс биоваревские, Кайла и Агату взял поиграть у Герти
Малькольм был очень спокойным и беспроблемным ребенком...Малькольм был очень спокойным и беспроблемным ребенком.
Правда, Андерс с Хоуком осознали это только после того, как на свет появилась агатина дочка, и Кайл перекрыл кровли на обоих домах и хозяйственных постройках, починил все, что надо и не надо было чинить, поставил новый загон для скота и построил для Андерса лабораторию чуть на отшибе – лишь бы не попадаться под горячую руку измотанной и раздраженной из-за вечного недосыпа жене, которую не смягчало даже то, что перед очередным побегом Кайл доделывал все домашние дела, обычно лежавшие на её плечах.
Но до этого знаменательного момента Андерс, грешным делом, порой подумывал, что Церковь все-таки пыталась извиниться перед магами за все притеснения – воспрещая им обзаводиться детьми. После пары недель отцовства воспринимать этот запрет как ещё одно оскорбление личности и признак угнетения у него уже не очень-то получалось.
Хоук, следовало отдать ему должное, честно старался сделать все по справедливости. Справедливость даже одобрял его попытки. Результаты, впрочем, были совсем не впечатляющие, потому что при воплощении в жизнь от красивого, стройного плана не осталось и ошметков.
Предложение присматривать за ребенком по очереди Андерсу вначале понравилось. И нравилось целый день, пока единственной его заботой была необходимость играть с Малькольмом, кормить его и вовремя менять ему пеленки, в то время как Хоук возился по хозяйству, готовил обед и обходил – вернее, оббегал, судя по тому, насколько быстро он вернулся – сторожевой периметр. К ночи он все равно вымотался почти так же сильно, как когда-то в самые тяжелые дни в клинике, и с удовольствием предвкушал, как назавтра выспится как следует и отдохнет, потому что его любимый мужчина успел подготовить для него все, что можно было сделать заранее…
О том, что он единственный целитель на сотню миль вокруг, а бесстрашный, отчаянный Гаррет жутко боялся одного маленького ребенка, он умудрился забыть.
Через два часа после того, как Андерс передал дежурство Хоуку и лег спать, Малькольм закашлялся. В глазах разбудившего любовника Гаррета было столько ужаса, что нихрена ещё не соображавший спросонья целитель мигом подорвался с кровати и кинулся к малышу. Малькольм смотрел на него невинными, ясными глазами идеально здорового ребенка, и Андерс, кое-как успокоив Хоука, отправился спать дальше.
Ещё через час Малькольм поперхнулся.
Ещё через полтора Гаррет робко пихнул его в бок и поинтересовался, а не слишком ли мало Малькольм ест.
Ещё через два он спросил, не слишком ли много Малькольм спит.
Потом Андерсу пришлось объяснять, что да, именно такого цвета и консистенции и должны быть моча и кал питающегося пока исключительно молоком младенца.
Потом он посмотрел, как укачивающий сына Гаррет стоически жует отложенную для супа морковку и вспомнил, что нужно приготовить обед. И постирать запачканные во время дежурства Хоука пеленки, потому что отвлекаться от Малькольма тот явно опасался, а значит, попытка свалить стирку на него закончилась бы только потопом в кухне.
Короче говоря, мечта выспаться явно была неосуществима.
Потом, недели через полторы, когда все самые насущные вопросы были более-менее прояснены, стало немного легче. Периодически Андерс, конечно, ещё просыпался от того, что Гаррету начинало казаться, что Малькольм вдруг заболел, но это случалось все реже и реже – Хоук тоже набирался отцовского опыта.
И отцовской гордыни тоже: он вбил себе в голову, что какая-нибудь липа или банальная береза не достойны того, чтобы послужить материалом для колыбели его сына. Андерс поначалу посмеивался, украдкой, чтобы не услышали Кайл с Агатой, дразнил любимого зарвавшимся аристократом, шутливо ехидничал, интересуясь, удовлетворит ли его золото или нужен сразу первозданный лириум… а потом Гаррет приволок из очередного своего похода в леса здоровенный отрубок свежей древесины сильвана.
Как он умудрился в этих диких, напрочь лишенных естественных магических источников краях отыскать сильвана и заломать его в одиночку, опешивший Андерс спросить как-то не догадался. Зато до этого додумался Кайл: мужчина, хмурясь, с полдня наблюдал за тем, как беременная Агата суетилась вокруг начинавшего обретать очертания колыбели куска дерева, восторженно вещая о том, как полезны для ребенка-мага остаточные эманации раритетного растения, а потом отозвал Хоука в сторонку и тихо поинтересовался, где тот бросил остальную часть ствола.
Колыбельку для своей дочки уязвленный Кайл сделал ещё более роскошной, как будто пытаясь доказать, что умеет работать руками не хуже какого-то там мага. Но Андерсу творение Гаррета все равно нравилось больше – оно было округлым, гладким и не пихалось острыми углами в бедра в самый неподходящий момент. А ещё в изголовье висела низка больших круглых бусин из все того же серебристо-серого дерева, которые весело гукавший Малькольм перебирал своими маленькими ручками, и Хоук, удостоверившись, что ребенок нашел себе занятие, тут же принимался жарко и щекотно целовать Андерса в шею.
В такие моменты поцелуями дело и ограничивалось, потому что заниматься любовью при ребенке Андерсу было неловко. Малькольм, уже научившийся сидеть, выглядывал из колыбельки и наблюдал за ними ясными умными глазами, и целителю все время казалось, что они учат ребенка чему-то плохому. Ощущение это становилось особенно навязчивым, когда напрочь лишенный стыдливости Хоук принимался выделывать своим восхитительным ласковым языком что-нибудь этакое, от чего Андерсу напрочь отказывала способность соображать. А Малькольм ещё и принимался агукать в самые напряженные моменты…
Отдавать ребенка Агате просто для того, чтобы предаться эгоистичным плотским удовольствиям, Справедливость полагал недопустимым. Вследствие чего первая же попытка все-таки поступить подобным образом закончилась для Андерса жуткой мигренью и, понятное дело, полным отсутствием каких бы то ни было удовольствий.
Приходилось ловить моменты, когда сытый и довольный Малькольм засыпал, и торопливо тащить Хоука в кровать в надежде успеть до того, как малыш проснется. При этом делать все следовало очень тихо, чтобы не разбудить ребенка – который как назло спал очень чутко и просыпался от первого же стона, откликаясь на шум жалобным надрывным плачем. Само собой, после этого обоим незадачливым любовникам было уже не до секса.
Вот только молчать было до ужаса трудно. Андерс успел крепко привыкнуть, что с Хоуком можно не сдерживаться: отзываться на прикосновения любимого довольным бесстыдным урчанием, стонать в голос, влепляясь в него всем телом, кричать от наслаждения в уверенных ласковых руках, сходя с ума от взгляда пылавших любовью глаз… И Гаррет, как назло, вовсе не собирался умерять пыл в соответствии с обстоятельствами – напротив, он не на шутку заводился от задавленного собственной ладонью хриплого мычания Андерса и его беспомощно-умоляющего взора и только удваивал старания, как будто нарочно пытаясь довести его до крика. А может, и не «как будто», слишком уж самодовольно он хмылился после, когда целитель залечивал отпечаток собственных зубов на его плече, оставленный в тот момент, когда он вдруг решил, что из его ладони получается слишком ненадежный кляп.
– Зараза, – продолжая ласкать кончиками пальцев бледнеющий след, беззлобно обругал его Андерс. Малькольма они не разбудили только чудом, ещё немного – и он, забывшись, все-таки сорвался бы на непристойный блаженный вопль.
– Почему это я зараза? – вполголоса возмутился Хоук, настороженно косясь в сторону все ещё безмолвствовавшей колыбели. – Это же ты меня покусал!
Оставить подобную выходку без последствий Андерс, конечно же, не мог. Только правильной мести все равно не получилось: когда он сам, пустив в дело все свои знания об устройстве человеческого организма, прижал разомлевшего, бесстыдно раскинувшего колени Гаррета к кровати и с многообещающей ухмылкой склонился над ним, урча от плавившего кости жара, выяснилось, что его любимый умел орать совершенно беззвучно. Все было по-настоящему – сильное тело любовника выгибалось и нетерпеливо дрожало под его руками, отзывалось на каждый толчок сладкой судорогой, доверчиво обнаженное горло вибрировало под его языком… только с раскрытых, как для стона, припухших губ не срывалось ни звука.
Правда, расстроиться из-за этого оглушенный наслаждением Андерс уже не сумел.
А потом выяснилось, что для двух маленьких детей нужно гораздо больше пеленок, чем у них было. После недели мучений, в течение которой все население крохотного Города Магов занималось по большей части суматошной стиркой и попытками как-то продезинфицировать чистую ткань, Хоук сел и всерьез задумался.
А потом принялся куда-то пропадать в свободные от детского дежурства дни, причем возвращался настолько усталым, что у вымотавшегося за день Андерса язык не поворачивался его упрекать. Гаррет никогда не бросил бы его наедине с трудностями без серьезной причины.
Начало очередного своего дежурства Андерс, положившись на то, что Хоук разбудит его вовремя, попросту проспал. Подхватился с кровати, торопливо натягивая висевшую на стуле рядом мантию, кинулся на кухню, привычно нашаривая на полке возле двери бутылочку с молоком… Гаррет поймал его на полпути к печи, ласково куснул за ухо и сообщил, что снова подежурит сам.
Объяснение оказалось простым и очень подозрительным: Хоук собирался уйти «по делу» на целую неделю и, как честный человек, решил исполнить свой отцовский долг на несколько дней вперед. Андерсу, в отличие от Справедливости, подобная тактика совсем не понравилась, но делиться подробностями своего плана Гаррет отказался наотрез. Заявил, что боится сглазить.
А через неделю Хоук ещё раз обошел сторожевой периметр, понаставив там ловушек, и, наказав Андерсу в случае тревоги хватать детей и Агату и делать ноги, забрал Кайла и ушел.
Одиннадцать дней целитель срывался на любой шум, надеясь, что это возвращается Гаррет – и отчаянно боясь, что в самый неподходящий момент их все-таки нашли враги. Не случилось ни того, ни другого – тревога каждый раз оказывалась ложной, то выходил из чащи лось, то хорьки залезали в курятник, становясь жертвами невесть где добытого Хоуком бойцового петуха, то любопытная лиса принималась спорить с местными ежами из-за выставленного у порога блюдечка с молоком.
Управляться с детьми всего-то вдвоем оказалось ещё труднее. Со временем Андерс с Агатой кое-как приспособились: один из них следил за Малькольмом и крошкой Лили, а другой старался успеть разобраться с грязными пеленками, приготовить еду и хотя бы немного прибрать в домах. Проблему с пеленками, не иначе от отчаяния, они решили очень быстро – комбинация заклинания очищения и пары других заклятий из школы духа дала потрясающий эффект. Оказались не нужны ни стирка, ни долгая сушка и прокаливание над печью.
А на двенадцатый день, ранним утром, вернулись Хоук с Кайлом. С двумя тюками неваррской фланели, которую Андерс однажды назвал лучшим материалом для детских вещей и пеленок, рулоном золотистого орлейского шелка Агате на платье и тюком тонкого шерстяного полотна. Точно такого же темно-зеленого цвета, как и любимая андерсова мантия.
– А я караван ограбил, – непринужденно признался Гаррет, торжественно вручив ему свою долю ткани. – Но мы очень-очень аккуратно, правда!
Кайл кивнул, проворчав себе под нос что-то не очень внятное и явно утвердительное, и, помахав им рукой, двинулся к своему дому вслед за уже убежавшей кроить платье Агатой.
Хвастаться подробностями своей выходки Гаррет, вопреки ожиданиям Андерса, не стал. Но и попросить Кайла тоже умолчать об этом все-таки не догадался, и расспросивший соседа целитель с полчаса сидел у Агаты на кухне, по глоточку прихлебывая успокоительный отвар и запоздало кляня себя за скудоумие.
Ему, знавшему Хоука лучше всех ныне живущих, следовало куда раньше догадаться о том, что дойти до ближайшего города и честно купить ткань там тот попросту не додумается.
Гаррет не шутил: они и правда ограбили караван. При этом маг, вполне отдавая себе отчет в том, что караванщику, а также торговым домам и ответственной за караванную тропу страже его выходка не понравится, потрудился как следует замести следы. Вначале они с Кайлом пару дней шли на север, к маячившей на горизонте горной гряде, потом влезли в какую-то пещеру – в описании которой Андерс с содроганием узнал заброшенный участок Глубинных Троп – где пришлось слегка подраться с какими-то уродливыми человекообразными тварями, через сутки вышли на поверхность с другого конца и, отойдя от лаза на десяток лиг, устроили засаду на караванной тропе.
Грабитель из Хоука, судя по рассказу, получился очень вежливый и аккуратный, но спорить с неожиданно возникшим из темноты мужчиной гном-караванщик все равно не решился. Безропотно позволил Кайлу, надевшему наспех вырезанную из куска плаща маску, обшарить повозки, поахал над орлейским шелком и дорогим ферелденским полотном, постенал над тем, какой позор падет на дом Тетрас… после чего Гаррет, задумавшись, вытащил из очередной повозки искомую неваррскую фланель и, смилостивившись, велел передать Варрику Тетрасу – да-да, ему самому, безбородому – дословно следующее: «У Искры и Птица появился птенчик, так что нехрен на пеленки жабиться».
Караванщик опешил и, кажется, даже не догадался послать за ними в погоню своих уже начинавших просыпаться после дурманного дыма охранников.
Второе путешествие по злосчастной «пещере» прошло куда спокойней, потому что новые твари на смену прежним явиться ещё не успели, а потом Хоук надежно завалил вход и повел Кайла обратно, как и обещал.
– Аккуратно, значит? – свирепо вопросил Андерс, вернувшись домой. Игравший с Малькольмом Гаррет посмотрел на него с искренним детским недоумением, и целитель, обреченно махнув рукой, со вздохом поинтересовался: – Откуда ты узнал? На моих картах этой части Глубинных Троп не было.
– А на картах мессира Хоу были, – помахав у ребенка перед носом погремушкой, пожал плечами Хоук. – Я их тогда ненадолго украл… и запомнил как следует. На всякий случай. Видишь, пригодилось!
– Практичный ты мой, – проворчал Андерс и, уловив в глазах теряющего интерес к игрушке Малькольма знакомое выражение, отправился греть молоко.
@темы: творчество, тексты, Я, аффтар!, cat-person^_^, ДА-драбблы, Dragon Age
